Господи, подари нам завтра!
Шрифт:
Нюмчик вздёрнул плечами:
– Почему Тимошкины дочери могут ходить в эту школу, а мой сын – нет? – в голосе его прозвучала застарелая неприязнь.
– Что ты цепляешься к Тимошке? Каждый живет как может, – занервничала Рут, пытаясь не в первый раз гасить тлеющие угли враждебности между зятем и сыном.
– Угу, – со злой усмешкой сказал Наум, – я на фронте воевал с немцами, он – в тылу с бабами; сейчас я сапоги тачаю людям, а он им дела шьёт, – и вдруг победно усмехнулся, – мне теперь плевать на него. Видишь эти лаковые туфельки? Они сделаны по мерке. Отгадай, кому я их завтра отнесу? Жене самого Турина!
– Турина?! – ахнула Рут, – разве он женат?
–
– Откуда ты его знаешь? – начала допытываться Рут у сына, – он ведь к себе и близко никого не подпускает.
Наум стал было отнекиваться, мол, пошутил. Но Рут была неотступна. И он с неохотой процедил:
– До войны соседями были. Он в Фастове был механиком машинно-тракторной станции. А я с его невестой в одной школе работал. Потом встретились в окружении, под Смоленском. Попали в плен. Нас погрузили и повезли в лагерь. Ему по дороге удалось бежать, мне – нет, – Наум посмотрел исподлобья и махнул рукой, – а – а, хватит, не хочу опять ворошить.
– Остановись! Что ты затеял! – вскинулась Рут, – сегодня он возьмёт эти туфли, а завтра испугается и продаст тебя с потрохами.
– Поздно ему пугаться. Он ведь это дело с пленом скрыл. Когда увидел меня, чуть дуба не дал, – недобро усмехнулся Наум. И вдруг вспылил. – Я – не мальчик! Хватит меня учить! А ты держи язык за зубами. Смотри, не проболтайся отцу!
Но Рут и не пыталась делиться своими опасениями с Бером. Когда речь заходила о Нюмчике, он или угрюмо отмалчивался, или с яростью резал:
– Пусть живет своим умом!
А тут ещё рябая Полина, встретив однажды Рут, кивнула на свою кошелку и, будто, невзначай сказала:
– Вот передачку Егору-горбуну собрала: сальца, чесночка, пряничков. Письмо прислал. Пишет: «Оголодал. Еле ноги таскаю». И помочь некому. Один как перст на этом свете.
– А дочь? Он ведь к дочери перебрался! – удивилась Рут.
– Тюрьмой зовется его доча, – отрезала Полина.
– За что ж его? – выдохнула Рут.
– А кто знает? – пожала плечами Поля. – Разное болтают. То ли часы немцам чинил, то ли золотишком подторговывал. То ли не поладил с кем. Да ты у своих спроси, – со значением посмотрев Рут в глаза, пропела льстивой скороговоркой:
– Люди говорят, сынок твой силу набрал. Егор кланяется ему, – и пошла, не оглядываясь.
Рут застыла, словно оглушенная, глядя, как высокая жилистая фигура Поли мелькает среди базарной толпы. А потом, не чуя под собой ног, кинулась к сыну.
– Что вы со стариком сделали?! – выкрикнула Рут, увидев сестру.
– Какое тебе дело?! – втянув её в комнату, прошипела Геля, – твой сын ногу потерял на войне, а Егор во время оккупации как сыр в масле катался. Разве это его квартира? Он её при немцах захватил.
Здесь Коганы до войны жили. Я знала их дочь. Она у нас в парикмахерской себе перманент делала, – но тут послышались неровные шаги Нюмчика, и она сказала будничным голосом, – чай будешь пить?
В ответ Рут лишь горестно покачала головой.
6.
Было начало шестидесятых. В стране повеяло духом вольности.
И город насторожился. Старики, чудом пережившие революцию и погромы, войну и голод, прямые потомки купцов, моряков, ремесленников и прочего свободного люда, населявшего в былые времена этот портовый город, опасливо гадали, долго ли это протянется.
Они давно похоронили и надежды, и юность. А вместе с ними – прошлое города, построенного по плану эмигранта из Франции, истосковавшегося
Наум с его неуёмностью кинулся в самую стремнину нового времени. Весть об этом в родительский дом принесла Тойба:
– Вы только посмотрите, что придумал ваш любимчик, – она протянула Беру листок из школьной тетрадки в косую клетку.
«Обувь – любая. Починим за час. Качество – экстра. Заходьте до нас», – вслух прочитал Бер, и его брови недоуменно поползли вверх.
Тойба выхватила листик:
– А как вам нравится эта подпись? – «Артель «Вольный ветер», – она язвительно засмеялась. – Все столбы обклеены этими бумажками. Очередной фортель Нюмчика. Он собрал со всего города сапожников-инвалидов войны, договорился с кожевенной фабрикой на брак и обрезки – все, что раньше вывозили на свалку. Его артельщики сидят на самых бойких местах. И уже начали чинить обувь за такую смехотворную цену, что другим сапожникам просто нечего делать – материал-то у артельщиков даровой! Люди теряют из-за него кусок хлеба. Но Нюмчику – море по колено. Он никого не боится. Спрашивается, почему? – Тойба подбоченилась.
– Это твой брат, – попыталась образумить ее Рут.
В ответ Тойба только зло прищурилась:
– Мама, он один такой умный? Тимошка правильно говорит, ктото его прикрывает.
– Что ты болтаешь?!
Но Тойбу было не остановить:
– Мама, он деляга. Такие, как Нюмчик, сейчас живут припеваючи, а честные люди не могут свести концы с концами. Увидите, скоро он доберется и до вашего района. От бедности Тойба теперь считала от бедности каждую крупинку в супе. Её зарплаты приемщицы в швейном ателье едва хватало на неделю. А Тимошка в эти бурные времена, внезапно потеряв прежнюю службу, а вместе с ней погоны, оклад и паек, с трудом определился на литейный завод подсобным рабочим. Сам он относился к перемене судьбы безропотно, с пониманием. И считал делом временным:
– Сейчас начальство как бы в дурачка играет. Всю мелкую карту, вроде меня, сбросили, а козыря придерживают и выжидают. А потом как шарахнут! Вот тогда посмотрим, чья возьмет, – пытался объяснить он Тойбе.
Но для неё любое выжидание и промедление было хуже смерти.
Её пылкий характер требовал действия. Тойба рвала и метала, грозя веснушчатым кулаком :
– Власть называется! Распустила, дала свободу. Раньше этот сброд пикнуть не смел.
Бер, как всегда, молчал, лишь изредка одергивал Тойбу: