Господин изобретатель. Часть II
Шрифт:
Тем более, в Петербурге уже продают препарат СЦ, синтезированный приват-доцентом Северцевым, и продают по астрономической цене – 5 рублей за унцию! Ни я, ни Иван Петрович Степанов такого не разрешали и не одобряли – это прямой грабеж пациентов, цена должна быть в пять раз меньше. Кроме того, на отдельных (то есть индивидуальных – так правильнее, но название это пока не прижилось в аптечном деле) упаковках препарата должно быть указание – «только по рецепту врача, для наружного применения, если врач письменно не указал иного». Иначе, в ближайшее время могут быть и смертельные случаи от передозировки препарата при приеме внутрь. Как и каким образом отпускает пациентам за приличные деньги химик Северцев небезразличный для организма сильнодействующий препарат, мне не известно. О таких фактах мне сегодня сообщил главный редактор газеты «Неделя» господин Гайдебуров. Они не будут публиковать этого, но может найтись бульварный листок, который раздует скандал.
Пашутин поблагодарил меня за то, что я не стал публиковать информацию об этом факте в газете и обещал разобраться.
– Уважаемый Виктор Васильевич! – продолжил я продвигать свои препараты, – Химики фармацевтического завода моего деда синтезировали два новых препарата: ацетилсалициловую кислоту – препарат АСЦК, который должен обладать противовоспалительным, жаропонижающим и обезболивающим эффектом и второй – парааминосалициловую кислоту – ПАСК, который должен убивать микобактерию туберкулеза [58] , то есть станет первым в мире реально действующим противотуберкулезным препаратом. Синтез этих препаратов сложный, он идет при высокой температуре и давлении, поэтому в вашей лаборатории на кафедре химии невозможен – вы же не хотите притащить в стены Академии готовый взорваться паровозный котел?
58
На самом деле, ПАСК обладает туберкулостатическим действием, то есть не убивает микобактерию, а лишь не дает ей размножаться, и, если процесс не зашел слишком далеко, то организм человека сам справляется с заболеванием. На другие микроорганизмы ПАСК не действует.
Препарата пока будет немного (из-за сложности синтеза), но потом мы увеличим выпуск путем увеличения количества реакторов или их емкости. Сложность в том, что сначала хотелось бы проверить действие противотуберкулезного препарата в пробирке на чистой культуре бактерий туберкулеза, что может сделать только доктор Кох, но я помню, какую отрицательную реакцию вызвало одно лишь упоминание его имени. Мне бы хотелось услышать мнение ваших фтизиатров, как они представляют апробацию препарата.
Выслушав меня, Пашутин ответил:
– Уважаемый Александр Павлович, весьма польщен, что для апробации препаратов вы опять выбрали Академию. Я уточню мнение наших специалистов и дам вам знать.
После этого я поехал в Главный Штаб и сообщил Агееву об «испытаниях» бомб на полигоне, неизвестно по чьему приказу, без инструктажа и обучения метанию ручных бомб, что могло привести к жертвам среди офицеров. Полковник обещал доложить об этом случае генералу Обручеву. Потом я поделился в Агеевым информацией о странных кляузах, якобы от моего имени, о том, что меня выставили от Менделеева и что-то нашептали Панпушко, так что он меня теперь на дух не переносит.
– Видимо, – сказал я Агееву, – теперь ты на очереди, тебе придет бумага, что я – японский шпион. Поскольку меча для сэппуку у меня здесь нет, забыл в родовом замке близ Токио, придется застрелиться из подаренного генералом Софиано пистолета (тут я продемонстрировал подарок, сказав что, генерал оказался приятным стариканом, не то что сухарь Демьяненко).
– Знатный пистоль, – задумчиво сказал полковник, вертя в руках Штайр, – мне кажется, друг мой Саша, что ты дорогу кому-то из сильных мира сего перешел. Ладно, посмотрим. что дальше будет, но ты поберегись, постараюсь охрану для тебя выделить, хотя бы на первое время.
Во вторник, 19 мая 1891 г., как и обещал, поехал с Агеевым, он был при параде, но уже не так нервничал и не бледнел, привык, наверно… Я сказал, что подожду его в кондитерской напротив, кофейку попью, пусть, как все сладится, там меня и найдет. Перекрестил его, пожелал удачи, и полковник браво направился навстречу семейному счастью, я же пошел в кофейню, сел за столик у окошка, и тут увидел как Сергей, без фуражки, в шинели внакидку, выскочил из подъезда и, не успел я перехватить его, как он уехал на извозчике. Я стал дожидаться следующего «такси» и, дождавшись, устремился в погоню. Приехав на Миллионную, поднялся к Агееву, он открыл, на нем, как говориться «лица не было». Это – буквально, вместо лица была какая-то маска горя и злобы.
– Проходи, – буркнул полковник, – выпьешь со мной?
– Выпить-то выпью, не вопрос, – сказал я как можно более спокойным тоном, – давай присядем и ты расскажешь, что случилось, непоправимых ситуаций не бывает.
Агеев рассказал, что его приняли, он оставил шинель и фуражку горничной и прошел, как ему показали, в гостиную, открыл дверь и увидел сидящих на диванчике и мило воркующих двух голубков: Наташу и молоденького гвардейского подпоручика. Наташа представила его своим женихом, Агеев вручил ей букет, сказав: «совет да любовь» и уже пытался уйти, как подал голос юный гвардеец, что, мол, он не допустит, чтобы так неучтиво обращались с дамой и, вообще, он может… Агеев поставил его по стойке смирно и приказал доложиться старшему по званию по всей форме. Подпоручик пробормотал, что он граф такой-то (Агеев не запомнил фамилию), подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка. Дальше, со слов Агеева, я понял, что он сделал внушение подпоручику за то, что тот не знает дуэльного кодекса, иначе не стал бы вызывать сам старшего по званию, да еще вальяжно раскинувшись на кушетке. За одно это его стоило вызвать и пристрелить, но он, Агеев, не будет рушить семейного счастья милых голубков, поэтому и удалился, да вот беда, впопыхах забыл фуражку, а новой у него нет.
– Видя, что Сергей выговорился и ему стало легче, я налил ему стакан коньяка, плеснул чуть-чуть и себе и велел лечь в койку и уснуть, а я куплю ему фуражку. А потом мы пойдем обедать куда-нибудь в приличное место. Так и сделали и через два часа сидели и рассматривали меню в известном ресторане «Палкинъ» братьев Палкиных, что на Невском, 47. Устроили «праздник живота»: заказали суп-пюре Сант-Гюрбер, котлеты по палкински, палкинскую форель, пломбир Меттерних, пудинг из фруктов и гляссе а-ля Палкин, в общем, полный фирменный набор. Сюда часто захаживали известные писатели и композиторы, но что-то я никого не признал из известных мне по фото. А может, время не то, богема ближе к ночи подтянется, а сейчас позднеобеденное время. Выпили водочки под горячее. Смотрю, Сергей как-то лицом отмяк, в себя пришел, даже шуточки какие-то отпускает. Ну и слава Богу!
Следующий день прошел без особенностей, но вот вечером Агеев завалился ко мне пьяный, да еще с початой бутылкой коньяку и сунул мне в руки какую-то бумажку. Я прочитал – это было письмо, собственно, не письмо, а записочка от Наташи, где она просила прощения за то, что по молодости, необдуманно дала какие-то надежды Агееву, но вот в Ницце она встретила Вольдемара (это, выходит, тот подпоручик) и они сразу полюбили друг друга, теперь она обручена и скоро выходит за него замуж. Надеется, что она и Агеев останутся добрыми друзьями.
– С фуражкой лакей принес, – она, наверно, подумала, что я специально, для повода, фуражку оставил, – грязно выругался по поводу Наташи Агеев и продолжил, – «друзьями останемся», а когда со мной во ржи валялась, не предлагала остаться друзьями, ей нечто большее было нужно, – опять выругался полковник, отхлебнув прямо из горлышка. Ах, дурак я, дурак последний, мне чистый ангел явился, Лиза, а я ее упустил…
И маман ее, – опять выругался Агеев, вспомнив неприятное, – как она мне два года назад сказала, что, вот были бы вы, Сергей, генералом, то отдала бы за вас Наташу. Я под пули лез, себя и других не жалел, думаешь мне зря ордена были даны, да я собственными руками в Туркестане глотки резал, никого не жалел ни женщин, ни детей, иначе был бы бунт и глотки резали бы нам. Там только силу и жестокость понимают, только тогда уважают. Но крови на мне много, много, Саша, очень много, вот за то Господь меня счастья и лишил, только явил лицезреть ангельский лик и голос ангельский, неземной, услышать и все… Сергей допил бутылку и заплакал, вернее, завыл, как воет раненый зверь. Потом затих, я убедился, что он заснул, уложив на диване, снял с Сергея тужурку и сапоги, укрыл пледом и пошел спать. Ночью встал посмотреть как там страдалец и увидел, что Сергей свернулся калачиком и спит, лицо у него было как у обиженного или несправедливо наказанного ребенка. Утром он проснулся раньше меня и ушел к себе на квартиру.