Господин Мани
Шрифт:
— Нет, в честь отца я не хотел. Довольно с меня имен умерших отцов, которые сжимают в кольцо, несут, как проклятье, печать прошлых неудач и напастей. Мне надоела Книга Берешит, [84] я пошел дальше, раскрыл Книгу Шмот [85] и выбрал самое простое имя — Моше. Благочестие пророка да послужит нам защитой… Смотрите, донна Флора, он улыбается. Учитель, вы одобряете мой выбор?
— Он кивает. Он слышит и понимает. Слава Всевышнему! Вот послушайте меня, донна Флора, совсем, совсем скоро болезнь отпустит хахама, мы и оглянуться не успеем, как он уже будет опять наставлять нас на путь истинный… Ему надо лишь немножко перевести дыхание…
84
Книга Берешит (В начале, ивр.) — первая книга Торы, в русской традиции — Бытие.
85
Книга Шмот (Имена, ивр.) — вторая книга Торы, в русской традиции — Исход. В Книге Шмот повествуется об исходе евреев из Египта под предводительством пророка Моше (Моисея).
— Конечно, мало-помалу… без нажима…
— Роды были очень тяжелые, донна Флора, но она держалась молодцом…
— Ее отец Рафаэль испугался и сбежал в синагогу читать псалмы, а я простоял там десять часов как стражник из гвардии султана… подавал горячую воду и полотенца.
— Нет, мадам, на вашей кровати, которая была моей, а тогда была выделена Тамар. Так что вы можете тешить себя мыслью, что ребенок родился на вашей кровати.
— В последний момент она испугалась и ни за что не хотела рожать на кровати родителей, служившей ей брачным ложем. Она просила помощи свыше, и мы перевели ее на кровать ее любимой тети, где ей могли помочь и заслуги ее прославленного «дяди». Они-то и сыграли, наверное, решающую роль, — слышите меня, учитель? — потому что роды были очень тяжелыми, но ребенок все же появился на свет.
— Десять часов, схватка за схваткой.
— Две акушерки — жена Сурнаги и вторая, по имени мисс Стюарт, монахиня, высокая, как жердь, и плоская, как доска, очень большая умелица — ее прислал английский консул, который до сих пор не может прийти в себя после смерти нашего Иосефа.
— Ночью, донна Флора, перед самым рассветом, мы услыхали долгожданный крик, и если позволите, если это не сочтется за дерзость, то я должен сказать: нам обоим, и ей, и мне так не хватало вас, нам было так одиноко, и мы так сожалели, что вас нет с нами рядом…
— Нет, я не плачу… Учитель… Мой господин… Он ведь слышит нас… Но как трудно перенести это безмолвие, просто сдавливает горло…
— Ваша племянница между схватками все время вспоминала вас, говорила, что для вас, ради вас она и рожает, а я, стоя в соседней комнате и видя через раскрытую дверь отражение в зеркале ее лица в капельках пота, не мог не представлять себе в какие-то моменты вас, совсем еще молодую, в Иерусалиме, в году эдак двадцать девятом, будто это вы лежите на кровати и рожаете. Слишком много теней мертвецов окружало нас, донна Флора. Мы хотели думать о живых — для поддержания духа.
— Конечно, вы совершенно правы.
— В Иерусалиме, только в Иерусалиме. Я ходил по его улицам и переулкам и думал о том, мадам, как вы ребенком бегали здесь сорок лет назад, от Яффских ворот до Львиных, как играли среди камней, среди церквей, среди огромных куч мусора, среди мечетей и пустырей, под раскаленным добела солнцем, под страхом мора и эпидемий…
— Да, я носил в себе и вашу тоску по Иерусалиму, и думы о нем моего учителя. Ведь он тоже оказал честь этому богоугодному месту, посетив его в своих странствиях. Я встречал стариков, которые помнят сто, и очень может быть, что этот горемычный город до сих пор жив в его сердце, если не в мыслях. А?
— Он слышит?
— Слава Богу!
— Что значит "ни слова, ни звука"? Это вы обо мне, донна Флора? А что же сказать о вас? О Боже, как я ждал от вас весточки прошлой зимой, как молил Бога! Иосеф погиб, мы похоронили его и блуждали в потемках, я бы даже сказал, в могильной тьме, потому что в то время, мадам, только семя, уже оплодотворенное, знало о своем существовании. Но я был уверен, что известие о случившемся дошло до Стамбула — ведь к вам должен был заявиться сборщик пожертвований раввин Габриэль Бен-Иехошуа в своем черном пыльном лапсердаке, и я так надеялся, что услышу что-либо от вас. Более того, я иногда представлял себе, что вы вдвоем нагрянете вдруг в Иерусалим и растолкуете нам, как дальше жить, что может служить нам утешением и залогом крепости духа. Я же знал, как вы относились к моему мальчику… Вы давали ему все самое лучшее, верили в его великое будущее. Вам доверил я своего сына, вы укладывали его спать рядом с собой, мадам, на ложе, где почивал мудрейший из мудрых, хахам Хадайя.
— Нет, никаких слез…
— Если они и подступили к горлу, я их сейчас проглочу.
— Да, конечно, я сам так хотел, донна Флора. Я не отрицаю…
— Я и не говорю ничего. Это была моя идея. Я принес его в дар вам, чтобы не потерять вас… Как подарок на вашу свадьбу, когда был заключен лот брачный союз, поразительный, изумительный, ослепительный, как солнце на ясном небе.
— Я боялся, что вы будете и впредь отвергать меня, мадам. Ведь раз вы уже меня оттолкнули, тогда… Поэтому я и поспешил с подношением — берите его всего, с головой и с ногами…
— Совсем еще ребенок…
— Конечно, повзрослел… конечно, жених… А ведь весь этот "бейрутский роман" с вашей родственницей, сиротой из Иерусалима, все это зародилось сначала в ваших мыслях, а потом было посеяно и взращено вашими руками.
— Да, конечно, с моего благословения… И не только… Все от любви… Главное не потерять вас… Не потерять учителя… Ведь он для меня… он для меня важнее всех женщин на свете…
— Он понимает… он услышит и поймет.
— Нет, мадам, сейчас вы совсем не правы… — Ни слезинки…
— Вы опять говорите" пропал"? Если и пропал, то не первым… Сначала пропала наша маленькая невеста, иерусалимская сирота, потом за ней отправился Иосеф, мой единственный сын, и тоже пропал. И только тогда на поиски выехал я, но не для того, чтобы пропасть, а чтобы вернуть, только возвращать уже было некого.
— Младенца? Что вы говорите, донна Флора? С какой стати?
— Вместе с матерью?
— Но зачем? Столько всего должно было случиться, чтобы маленький Моше родился в Иерусалиме, а вы говорите «увезти». Куда? Кто будет смотреть за ним?
— Но как? Вы поражаете меня, мадам. Ведь у вас такое несчастье! Какой младенец?!
— Ведь у вас на руках, можно сказать, уже есть младенец — мудрейший и праведный, о здоровье которого мы все молимся, но который нуждается сейчас в присмотре — его надо кормить, обмывать, переодевать, надо угадывать его желания. Зачем вам еще младенец, мадам?
— Вот, донна Флора, смотрите любезнейшая, тихо, беззвучно… Он слушает, все понимает… Не пройдет и…
— Учитель, мой господин… Хахам Шабтай…