Господин мертвец
Шрифт:
В этом есть что-то странное: я целыми днями извиняюсь. Каждую ночь я думаю о том, что натворил, и о тех людях, перед которыми я извинялся: о маме, папе, толпе вовремя подсуетившихся соседей, учителе или школьном товарище. Уму непостижимо, сколько людей хотят услышать извинения в свой адрес. Кого-то я задел, разлил кому-то молоко и спрятал чей-то завтрак; мой мяч перелетел через забор; я корчил рожи в классе, изображал звуки сирены, автокатастрофы и взрывов; я пульнул своей козявкой и игрался со слюнями; нанес финальный сокрушительный удар разломанному карандашу и навалял мальчишке (девчонок бить не положено, не то мисс Найт расскажет миссис Нинигар, нашей директрисе, и та позвонит родителям; затем они соберутся вместе и вылупятся на меня); ел сахарные тянучки перед обедом и не захотел есть то, что приготовила мама; заглядывал ей под платье (а это неплохая идея); меня стошнило прямо в постели, а не в ванной; ссал в гараже, в переулках разжигал костры, поджаривал на них жуков и, наконец, курил. В различных комбинациях я делаю все это практически каждый день.
— Прошу
Он длинный как каланча. С квадратными плечами. Еще один малый, сделанный из камня. Я знаю, что если не пошевелюсь в течение следующей секунды, то приведу его в бешенство.
— Вам ясно, что вам сказали? — спрашивает он. — С вами все в порядке?
— Что значит «в позиции ниц»? — интересуюсь я.
— Давайте, молодой человек, поднимайтесь с пола, — отвечает он, — не то мне самому придется вас поднять.
Он упирается ладонями в бока и повисает надо мной, отстукивая время своим черным полированным ботинком. Очередная стычка с законом. Я встаю и направляюсь в соседний зал. Часть зала изолирована разделительной лентой. На ней написано: «ХОДА НЕТ». Гм-м-м… интересно, что там дальше. Надо проверить.
На стене висит картина обнаженной девочки. Я думаю, ей столько же лет, сколько мне. У нее зеленые глаза. Она в зеленой комнате. Мне нравится зеленый. Он выглядит жутковато. Она стоит на фоне тонкой белой занавески, которая колышется за ее спиной словно фата. Сверхъестественным образом занавеска ищет с ней соединения. Белые цветы на ткани все подслушивают, а бахрома обладает хваткой осьминога. Над правым плечом, будто стрекоза, висит огромный розовый цветок и пялится на девочкину грудь. Она бледна, как мраморные люди снизу, хотя скорее ее кожа походит не на мрамор, а на прозрачную древесину. У нее большие розовые уши и голубые вены, сбегающие вниз по животу и бедрам. В волосах у нее красный обруч; волосы собраны и заплетены в косичку, конец которой лежит на левом плече как видоизмененный хвост. Ее пупок торчит наружу; вокруг пупка у нее желтый кружок. Она напугана. Что-то случилось? Дыхание у тебя совсем перехватило. Ты напряжена как постовые на дежурстве. Я тоже замерзаю, когда напуган. Почему у тебя грязные руки? Ты где-то рылась или что-то закопала? Ты хочешь пить? Могу побрызгать на тебя водой. Уж не собираешься ли ты блевать? Жаль, что не видно кончиков твоих пальцев и остальную часть ног. Ты такая тихая. Чем бы ты занималась, если бы меня здесь не было? Вздремнула бы? Я сплю в пижаме, заправив пижамную рубашку в штаны. Не люблю, когда мой пупок к чему-то прикасается. Ты хочешь жить со мной? Родителей я выселю. Сейчас они, наверное, опрашивают всех полицейских, может, те меня встречали. Интересно, они меня застрелят, если увидят, что мы с тобою разговариваем? Я буду защищать тебя. Можно мне снять тебя со стены? Обещаю, что не сделаю тебе больно. Ты вовсе не тяжелая. А это, должно быть, твоя штучка. Ты потрясающе выглядишь. Я еще никогда ни одной не видел, хотя и знаю, что это именно она. Пожалуй, я тоже сниму одежду; здесь так жарко. Тем более что в костюме я все равно выгляжу довольно глупо. Я сяду здесь. Ты сядешь тут. Можно тебя поцеловать? Картины вовсе не такие нежные, как выглядят. У тебя пухлые розовые губы. Ты пахнешь как желейный пончик. Будем друзьями. До этого у меня никогда не было подружки. Ты — вроде мальчишки, только волосы длиннее. И твоя штучка — впуклая. А у меня выпуклая, смотри. Я знаю чудные компьютерные слова для их обозначения. Моя называется пенис, а твоя — вагина. Мне нравится их произносить. А тебе нравится здесь жить? Мне бы понравилось. Везде ковер и совсем нет мебели. Там, где я живу, пол — деревянный. Если долго на нем сидеть, начинает болеть попа. Смотри, мой пенис шевелится, ой, а теперь он краснеет и поднимается вверх. Надеюсь, я ничем не заболел. Я чувствую себя нормально, но вроде и не очень. Я чувствую себя как на эскалаторе, который несется вниз на огромной скорости. Можно мне тебя потрогать там? Ты можешь потрогать меня, если хочешь. Пожалуй, я не пойду в туалет. Я знаю, у тебя оттуда бывают кровотечения. Тебя это пугает? Когда ты успела стать такой сообразительной? Мне нравится кровь. Можно мне засунуть это тебе туда? Ты такая скользкая. Интересно, как ты… Я видел, как это делали мои родители, но не разглядел, что именно. Можно я так его оставлю ненадолго? Это чертовски приятно. Интересно, почему ты мне так сильно нравишься? Меня как будто ударило электрическим током — в хорошем смысле слова. И я как будто бы лечу. У меня кружится голова. А у тебя не кружится? Какая ты смешная. Пожалуйста, поцелуй меня еще. Спасибо. Думаю, теперь все же стоит одеться. Мне не хочется уходить, но пора идти. Может, мне удастся взять тебя с собой. Я мог бы засунуть тебя под пиджак, но, боюсь, что ты не влезешь. Не могу поверить, что ты почти что мальчик, как и я. Где мой второй носок? Терпеть не могу белье. Мама заставляет меня поддевать футболку, чтобы я не простудился. Хочешь понюхать мои ботинки? Они воняют. Ты кажешься мне гораздо более настоящей, чем девчонки в школе. Они собираются в кружок и голосуют, кто из них самая клевая. Они показывают пальцами на мальчишек и притворяются, что умирают. И зло смеются. Я знаю, что, скорее всего, они — хорошие, просто тщательно это скрывают. Ты рассказала мне, что тебя пугает. Ты позволила мне себя испачкать. Ты рассказала мне, что заставляет девчонок становиться жестокими и пугливыми. В некотором роде я тоже это чувствую. Мне бы хотелось быть такой же кошарой, как ты.
Мясо для разделки
МОИ ЛЮБИМЫЕ КУСКИ — я их просто обожаю. Голова и торс. Я откладываю их в сторону. Остальное выбрасываю. Руки, ноги, ступни. От них меня воротит. Пальцы на ногах. Их я тоже не люблю. Зато мне нравятся локти. Меня будоражит их угловатость. И вдруг раз: в следующую минуту она исчезла. Теперь они округлые и вялые. Без разницы, чьи именно. Мои, ваши. Для такого случая подойдут любые. Чьи угодно. Я щиплю себя за локоть и возбуждаюсь. Я занимаюсь этим целый день.
Люди не ценят голову. Пока она на месте. Пока она не окажется отрубленной, насаженной на шест или не поникнет у вас в руках. Тут вы ее обнюхиваете. Дергаете за ухо. Никто не кричит. То, что некогда горланило так громко, теперь является абсолютом тишины. Поделенным на куски. Мое беззвучное упоение.
Я обращаюсь к голове. Я начинаю с ней спорить. Затем теряю терпение и швыряю ее через всю комнату.
С глухим звуком она врезается в стену и шмякается об пол. Почти беззвучно. Как мешок с песком. Звук человеческой плоти, разбивающейся о деревянный пол, поистине незабываем. Я бы даже назвал его классическим.
Этим утром я обзавелся новым чемоданом. Красным. За двадцать четыре доллара. С уценкой. Вместо изначальных двадцати девяти. По-моему, выбор цвета очевиден. Внутри прекрасно помещаются голова и торс. Я никогда не перестану удивляться тому, как хороши виниловые материалы. Недороги, выглядят как кожа, и любое пятно можно моментально оттереть.
Я закрываю крышку. На этом радость заканчивается. Она исчезает так же, как меркнет свет, если закрыть глаза. Быстро и бесстрастно. Туманные очертания все еще плывут перед моим разгоряченным взором. Мой нос заложен. Через крышку я не чувствую запаха, который нахожу благоуханным в высшей степени: запаха разлагающегося мальчика.
Вечер среды — время отбросов. С близлежащих гор приходят скунсы. Вразвалочку они направляются к соседской помойке. Это еще один запах, который я обожаю, — запах скунсов. Они великолепны. Неторопливые и ранимые. Разве это не забавно: животные-вонючки подбирают смердящие отбросы! Для протокола — раз уж я тут перед вами разоткровенничался — другие непопулярные запахи, любимые мною почти столь же, как вышеперечисленные: сыр, бензин, сера, запах моих подмышек и моего пердежа. Когда я пержу (а делаю я это просто потрясающе), я вижу человека, сидящего в моем сортире. Он стонет, но не сказать, чтобы он был несчастлив.
Я ОТКРЫВАЮ ЧЕМОДАН. Мальчик на месте. Он по-прежнему со мной. Да благословит его Господь. Даже если он и не был примерным мальчиком. Не сойти мне с этого места, если был. Тут уж меня не проведешь.
Я достаю из чемодана голову. Она весит не меньше, чем грудной ребенок. По-моему, у тебя неприятности, дружок. Переступаю через упавшие на пол трусы. Хочу поиграть с головой. Я тыкаю ее лицом в свою прыщавую задницу: чмок, чмок. Мне никогда не удавалось избавиться от прыщей на ягодицах. Признаться, я чувствую себя довольно глупо, нанося всякие подростковые средства для проблемной кожи себе на это место. В моем-то возрасте. Но тем не менее продолжаю их наносить. Я делаю попытку. Я засаживаю голову мальчика поглубже себе в зад. Лицом внутрь. Его шаловливый курносый носик, по консистенции уже похожий на эскимо, чмокает щель в мой клоповник. Я пытаюсь пернуть. Ничего не выходит. Я чувствую, там определенно есть чему выйти, но, к несчастью, видимо, слишком глубоко.
Судя по отражению в зеркале, висящем на стене, дырка в моей жопе выглядит так же, как и в чьей угодно другой. Вы думаете, будет лучше назвать ее «пупочком наизнанку»? По-моему, это не меняет дела. Она просто у меня есть — плотная кожная складка. И это значит, что я здесь: живу и продолжаю дышать. Некоторые себя щиплют. Отличное занятие. Помогает проверить, не пропали ли вы куда-то. Попробуйте. Я лично все еще тут.
Я подношу голову мальчика к своему животу и трусь членом о его переносицу. Вы посмотрите, какой попался терпеливый! Благодарю, дружок. Вхожу в его упрямый рот и трахаю это серенькое личико. Нужно сменить ремешок для часов. Этого хватило на шесть месяцев. Я думал, они служат дольше. Вытаскиваю член наружу. Целиком. Хочу на него полюбоваться. Эй, там внизу, привет! И до конца засовываю обратно. В этом, собственно, все дело. Засадить так глубоко, как только можно. Я поворачиваю голову по кругу. Медленно, как зубчатое колесо. Интересно, когда же мой дружок в последний раз чистил эти зубки. По меньшей мере пару дней назад. Уж я-то знаю. Я люблю чувствовать зубы. Мне нравится боль. Вот так! Хорошо! Именно так! О-о-о-о да, мой мертвый маленький засранец! Пустоголовая дрянь! О боже, ты не можешь со мной этого сделать! И когда я выстрадал всю боль, какую только мог, я выдергиваю член и кончаю ему прямо на глазницы.
Убийство и расчленение малолетних мальчиков сделало меня нормальным человеком. Я стал лучше. Потребовалось, правда, время, чтобы это осознать. Например, я научился давать, не ожидая ничего взамен.
Адмор
Я КАК РАЗ ЗАКАНЧИВАЛА развешивать одежду по веревкам — для просушки, — когда этот тип выскочил и напугал меня. Спрятался, главное, за этой своей штуковиной — небольшая такая пушка или как там ее: дуло из очень толстого стекла на деревянном треножнике. Звук у нее еще такой гулкий, дребезжащий, как у пылесоса, когда на тебя нацеливается. Короче, эта штука как выдвинется на меня. Чуть не ужалила. Аж сердце из груди выскочило. Колени так и подкосились.