Господин моих ночей
Шрифт:
Иногда у меня мелькала мысль о том, что было бы, если бы отец и брат не погибли. И тогда я облегченно вздыхала, что мне не приходится сейчас выбирать, хоть и корила себя за малодушие, потому что родные совершенно точно находились бы среди чистых. И Сэлн, скорее всего, тоже.
— Они ограбили несколько обозов, которые везли продовольствие дальним заставам, — голос Айтона звучал собрано и глухо, ни следа недавней ленивой неги. — Мне и моим товарищам пришлось вмешаться, быстрее нас никто бы туда не добрался. Я перешел первым и попал в ловушку. — Айтон снова стиснул мою руку. — Храмовники, будь они прокляты, так и не успокоятся,
И такая злость плескалась в каждом его слове, что я не могла промолчать. Знала, что нужно, но не могла... Он говорил о достойных людях, верных служителях пресветлой, моих соотечественниках, наконец.
— Почему ты их так ненавидишь? — высвободила пальцы из захвата и даже отодвинулась немного. — Да, они ваши противники, но это вы пришли к нам, захватили страну, убили короля, все разрушили и уничтожили. Вы первые начали, они лишь защищают свою землю, свой дом. Разве это недостойно уважения? Они ничего вам не сделали и…
— Ничего не сделали? — Айтон рывком поднялся на руки, угрожающе нависнув надо мной. — Ничего?! Да что ты знаешь, девчонка?
Я молчала, потрясенная этой вспышкой негодования. Но высшему мой ответ и не требовался.
— Ваши храмовники столетиями мучили одаренных, выкачивая из них магию...
— Но как иначе? Они же сходили с ума, превращались в зверей и уничтожали всех вокруг себя... Убивали без жалости и сомнений. Я сама видела...
Но мне не дали договорить
— Как иначе? Очень просто. Этих несчастных нужно было учить. Всего лишь учить управлять своим даром, контролировать его. И мы много раз предлагали помощь. Но нет, пресветлая же учит, что магия — клеймо темного, — невеселая усмешка. — Зачем учить отверженных? Легче отбирать, выкачивать из них магию… Ты хоть представляешь, как это мучительно? Хотя откуда тебе знать… Дожидаться, пока резерв наполнится, и снова опустошать его. Еще раз… Еще... И так всю жизнь, до самой смерти. Наполнять чужой энергией артефакты — их служители Каари почему-то не торопились запрещать — и пользоваться ими в свое удовольствие. Вся благополучная, красивая, сытая жизнь аристократов создавалась несчастными рабами-магами и артефактами, напитанными их силой и болью.
Казалось даже воздух в комнате начал потрескивать от сгустившихся вокруг нас эмоций, но Айтон словно не замечал этого.
— Мы терпели отношение варрийцев к магам. Давали приют беженцам, помогали им преодолеть границу, принимали всех и терпели, не желая развязывать войну. Но однажды ваш король перешел границы дозволенного... Вернее, сам бы этот слизняк не решился, за всеми его приказами стоял подлец ли Норд. Лично придушил бы ублюдка, да тот сам так некстати подох. И тут умудрился выкрутиться, мерзавец.
Гнев, ярость, лютая ненависть — чувства Айтона рвались ко мне, жаля, сжигая изнури. И я на миг задохнулась, отравленная ими, как смертельным ядом.
Каари, он же говорил о моем отце!
— Что… — я не узнала свой голос, таким хриплым, надорванным он был. — Что они сделали?
Высший замер. Потом качнулся в сторону, выходя из полоски лунного света, и впервые за долгое время отгородился от меня тьмой.
— Кто такие храмовники, Лис? — услышала я наконец.
Не ответ — вопрос.
— Верные слуги пресветлой Каари, — я остановилась, подбирая слова. — Защитники храма и верующих, призванные следить, контролировать,
— Изобретатели, исследователи, искусные артефакторы… маги, — продолжил за меня Айтон. — Да-да, именно, маги. — А еще фанатики, каратели, палачи и убийцы детей. Им давно не давала покоя сила высших и бесило то, что они против нас бессильны. Они собирали слухи и сплетни о нас, засылали лазутчиков, ставили эксперимент за экспериментом, и неизменно терпели неудачу. И тогда люди короля похитили сына одного из нас и отдали его храмовникам, чтобы те выкачали из ребенка энергию, провели опыты и создали артефакт, помогающий противостоять высшим. Разработал операцию и руководил ею лично ли Норд.
— Что? — Я оцепенела от ужаса.
Не могла поверить услышанному. И не верить не имела оснований. Айтон никогда не врал мне. Недоговаривал, умалчивал — да, но не обманывал.
— Сейху только исполнилось шесть лет, совсем малыш. Пока юные высшие не войдут в силу, они очень уязвимы, поэтому их тщательно берегут, охраняют, а тут… Не доглядели.
Ярость Айтона улеглась, оставив после себя гнетущую тоску. Я ощущала ее физически — она горчила на губах, оседала на коже липким тяжелым дымом.
— Мы успели вернуть мальчика, но он слишком ослаб и… не выжил. И тогда мы начали войну. В первых рядах наступающих шли высшие, каждый из нас был готов собственноручно разорвать вашего короля, всех храмовников и, главное, мерзавца ли Норда, пусть Сахтар пожрет его душу. Считаешь, мы не имели на это права?
Наверное, имели... Но, Пресветлая, это же мой отец. Именно его маг мечтал разорвать на части. И как Айтон поведет себя, когда узнает, чья я дочь? Будет все так же нежно улыбаться при встрече, или улыбку сменит гримаса презрения? А родители погибшего ребенка? Вдруг они пожелают отомстить? Ладно, мне, а если, не дай Каари, новорожденному племяннику?
— Уже поздно, Лис, давай спать, — сухо предложил мужчина, так и не дождавшись от меня ни звука. — У каждого из нас своя правда. Ты никогда не примешь мою позицию, не разделишь ее. Жаль, что ты аристократка, но этого уже не изменить.
В эту ночь я так и не смогла заснуть. Лежала, уставившись в темноту, слушала дыхание Айтона, а в голове звенело погребальным колоколом:
«Никогда не примешь… Не разделишь... Жаль... Жаль...»
И почему-то очень хотелось плакать.
Спрашивать больше ни о чем не тянуло — ни на утро, ни в следующие встречи. Настроение было подавленным, пасмурно-тоскливым, под стать вновь испортившейся погоде и бесконечным унылым дождям.
Я исподволь настороженно следила за Айтоном, ловя малейшие изменения в его отношении ко мне. Даже мелькала мысль, что он специально рассказал о причинах недавней войны. Что магу давно известно, чья я дочь — узнал еще до обещания ничего обо мне не выведывать, — и теперь он играет мной, как сытый кот обреченной на съедение мышью.
Но высший вел себя так, словно и не случилось между нами того неловкого, тягостного разговора. Был, как прежде, ласков, внимателен, нежен, а в его эмоциях я, как ни прислушивалась, не смогла уловить ни малейшего отголоска неприязни или пренебрежения.