Господствующая высота
Шрифт:
Аккуратно, чтобы снова не удариться, я с силой потянул по сторонам локти.
— Ну да. А теперь вместо митрополита замполит галочки ставит. И не сегодня-завтра пропишет нам за «бунгало» таких п…дюлей, что сами за выключателем полезем… — Вытащив было пачку папирос, я затолкал ее обратно в карман. — Слушай, а вот почему ты подумал об этом именно тогда — ну в витрине?
— Ты опять торопишься, — вздохнул Стикс. — У русских всегда так. Не умеешь ждать. Я не сказал еще главное.
— И что главное?
Он помолчал, будто собирался с мыслями.
— Главное — это человек никогда не должен умирать просто так.
— Это, — снова не сдержался я, — чтобы потом не было стыдно за бесцельно прожитые годы?
— И да, и нет, — усмехнулся Арис. — Но ты опять торопишься. Человек не должен умирать своей смертью.
— А какой смертью должен умирать человек?
— Он должен погибать.
Я ошалело прокашлянул.
— Почему?
— Если живой становится мертвым просто так… — Арис помолчал, будто пробовал вслушаться в собственные слова. — Если живой умирает просто так, то родным нужно звать попа, чтобы жить дальше и не сойти с ума. Когда человек не погибает, а просто так становится неживым, то нет чуда смерти, а есть только расписка попа, крест.
Я присел, облокотившись на колени.
— Чуда смерти — кровищи, что ли?
— А почему душки́ больше боятся, если их не расстреляют, а вешают? — поинтересовался в ответ Стикс.
— Душа через глотку не выходит?
— Да, почти так. Другая, лучшая для них смерть — всегда с кровью. И главное все равно не кровь, нет, а то, как ты сейчас сказал — что смерть должна приходить не зря. Что это не пробел, а пропуск.
Я закурил — совестно сказать — не оттого, что хотелось курить, а оттого, что в темноте ни с того ни с сего мне стало не по себе, проняло аж до корней волос, до озноба, как продравшего шары лунатика на коньке, даже папиросу из кулака не выпускал поначалу, — так расслабило и затрясло.
— Выходит, и тогда, на верхнем, и сегодня ты хотел не шлепнуть меня, а облагодетельствовать? — спросил я без тени иронии.
— Нет, — запросто, как на самый обыденный вопрос, отозвался Стикс.
— А что?
— На верхнем посту и у «бунгало» ты сам искал смерть. Ты или она тебя.
Я осторожно затянулся.
— Да, очень удобно, блин.
— Что удобно, почему?
— Потому что при таком раскладе ты уже не боец, а электроспуск. Вышиб мозги — своему, душку, по делу, из-за кэзэ, [31] быдыщ! — и взятки гладки.
31
короткого замыкания.
Стикс только хмыкнул и ничего не сказал. Было ясно, что это объяснение он считает наивным и не собирается даже оспаривать его. Что-то, тем не менее, из моих слов запало ему на ум. Сидя, он принимался то шаркать по полу ногой, то поправлять под собой рулоны.
— Электроспуск… — не стерпел он все же. — Можно думать, ты пришел сюда, в армию, сам. И тут стреляешь как добровольный.
Поперхнувшись дымом, я прочистил горло и сплюнул.
— Да, не как доброволец. Но против долга Родине ничего не имею. А что?
Арис тоже ответил не сразу.
— У Пошкуса перед твоей Родиной не было никакого долга.
Я выпустил окурок из пальцев и притоптал его.
— Не лезь в бутылку, варяг. Эту тему мы уже проходили. Насчет долга Пошкуса как-нибудь спросим у него самого. За себя говори.
— У Пошкуса перед твоей Родиной не было никакого долга, — упрямо выговорил Стикс. — Чека́ его деда тоже расстреляла под хутором. Пошкус умер, как надо, но он погиб просто так.
Чувствуя, что у меня начинает гореть лицо, я с нажимом огладил голову ото лба к макушке и глубоко передохнул. На миг представилось: драка в условиях нулевой видимости, единственный источник освещения — искры из глаз.
— Арис, ты сейчас поёшь, что твой поп.
— Нет, не как поп. Я говорю, что знаю.
— Ну и откуда ты знаешь то, что знаешь? Как надо и как не надо — не нам судить. У Мартына дед вон тоже в лагерях сгинул. И что ему — задрать штаны и к духам бежать? Да даже и по-твоему выходит: и Пошкус, и дед его получили то, что хотели. Ведь послал тебя Пошкус перед смертью? Послал. Из-за курева? Да. Но почему из-за курева? Оттого что курить хотел? Не-а. Оттого что смерти искал, маячил ей папироской. Твои слова. Лучше скажи, по чьим долгам сам тут кровя пускаешь.
— Tai ne tavo reikalas. [32]
Пригоршней я бережно, с болезненной усмешкой накрыл шишку на затылке.
— Gerai. [33] Тогда с какого хера ты лезешь ко мне?
Арис холодно рассмеялся.
— Я — лезу? А кто вчера подслушал меня?
— Я не подслушивал, а слышал. Под кайфом. Разница есть?
— Нет разницы. Это одно и то же.
— Вот оно как… Ну если ты знал, что тебя слышат, то почему не заткнулся сразу, а продолжал вещать?
32
«Это не твое дело». (литовск.)
33
«Ладно». (литовск.)
— Я не знал еще тогда.
— Не знал еще тогда? А кто же знал тогда? Матиевскис? Папаримскис? О чем вообще базар, если ты не знал еще тогда? А сейчас откуда знаешь?
— От верблюда…
Я потолкал кулаком в ладонь.
— Ладно, герой. Можешь себе думать про донос Капитонычу, что хочешь. Мне, если честно, по барабану. Чужая душа — не дай бог вляпаться. Но я скажу, что сам думаю про вчерашнее. А думаю я вот что. Ты не только знал, что я слышу тебя из котлована, но обращался ко мне, а не к Матиевскису. Больше того: ты уже тогда знал, что землячок твой сдаст тебя с потрохами. И не боялся, а как раз добивался этого… Окей?
Стикс брезгливо фыркнул.
— Ну тогда скажи — зачем? Чтобы прийти сюда, в зиндан?
Я покачал головой.
— Нет, Арис, не в зиндан.
— А куда?
— В «бунгало».
— Зачем?
— Крови нюхнуть.
— Kam? [34]
— Вот уж не знаю, товарищ майор. Но — нюхнуть. Не чужой, так своей. А может, и того почище: чуда смерти. Ведь с этим фокусом, в отличие от кровушки, хотя и сопливой — ну от мордобоя под буру, — в последнее время полный швах.
34
«Зачем?» (литовск.)