Госпожа Абу-Симбела
Шрифт:
— Ты встречал человека по имени Офир?
— Я не помню...
— Вспомни: Офир, мнимый архитектор, который встречался с тобой в Пи-Рамзесе, когда ты строил мою столицу; несомненно, он расхваливал достоинства религии Эхнатона.
— В самом деле...
— Он тебе делал какие-нибудь предложения?
— Нет, но он мне показался понимающим бедствия евреев.
— Бедствие... Не слишком ли сильное слово?
— Ты египтянин, ты не можешь этого понять.
— Этот Офир — хеттский шпион, он плетет заговор против Египта; он также и убийца. Любое соглашение
— Кто бы ни помогал моему народу, он достоин моей признательности.
— Ты ненавидишь землю, видевшую, как ты рождался?
— Детство, отрочество, наша учеба в Мемфисе, моя служба тебе... — все это мертво и забыто, Рамзес. Я люблю только одну землю: ту, которую Бог пообещал моему народу.
Неджем, земельный управитель, был необычно нервозен. Всегда приветливый и жизнерадостный, он грубо и без причин оттолкнул писца. Неджем не мог сосредоточиться на документах, и, покинув кабинет, отправился в лабораторию Сетау и Лотос.
Присев на корточки, прекрасная нубийка держала змею с красной головой.
— Подержите эту медную чашку, — попросила она сановника.
— Я не знаю, если...
— Поторопитесь.
Колеблясь, Неджем взял сосуд, содержавший коричневую тягучую жидкость.
— Ничего не пролейте, это очень едкая жидкость.
Неджем задрожал.
— Куда я могу ее поставить?
— На полку.
Лотос уложила змею в корзину и накрыла крышкой.
— Что я могу сделать для вас, Неджем?
— Вы и Сетау...
— Что хотят от Сетау? — раздался резкий голос заклинателя змей.
Раздражающие пары поднимались от фильтров различных размеров; на полках горшки соседствовали с цедилками, фляги с трубками, отвары с микстурами.
— Я хочу сказать...
Приступ кашля помешал сановнику продолжить.
— Итак, говорите, — потребовал Сетау. Плохо выбритый, хмурый, едва видимый в дыму, заполнившем часть лаборатории, где он работал, Сетау переливал из сосуда в сосуд разжиженный яд.
— Это по поводу маленького Ка.
— Что с ним случилось?
— Это спрашиваете вы, кто... Я хочу сказать, что до сегодняшнего дня я занимался обучением этого ребенка. Он любит читать и писать, Ка исключительно умен для своего возраста и уже обладает культурой, которой позавидовал бы любой писец, не колеблется изучать секреты неба и земли, хочет...
— Я все это знаю, Неджем, у меня работа. Переходите к фактам.
— Вы... Вы тяжелый человек!
— Жизнь не легка. Когда ежедневно сталкиваешься с рептилиями, нет времени на светские разговоры.
Неджем был шокирован.
— Но... но мой визит не светский!
— Итак, говорите, наконец, что у вас.
— Хорошо, я буду более откровенным: почему вы увлекаете Ка на опасную дорогу?
Сетау поставил чашу, с которой возился, и вытер тряпкой лоб.
— Вы приходите ко мне, Неджем, отвлекаете меня от работы, и более того, оскорбляете! Каким бы вы ни были вельможей, у меня есть желание дать вам пощечину.
Неджем отступил, толкнув Лотос.
— Извините меня... Я не думал... Но этот ребенок...
— Приобщение Ка к магии вам кажется преждевременным? — спросила нубийка с чарующей улыбкой.
— Да, да, именно так, — ответил Неджем.
— Сомнения делают вам честь, но ваши опасения беспочвенны.
— Такой маленький ребенок должен изучать такую сложную и опасную науку...
— Фараон приказал мне защитить его; чтобы добиться этого, нам необходима помощь Ка.
Сановник побледнел.
— Защитить его... От чего?
— Вы любите говяжий маринад?
— Я... Конечно.
— Это одно из моих лучших блюд; согласитесь разделить с нами трапезу?
— Принуждать меня так, в последний момент...
— Это уже сделано, — рассудил Сетау, — Ка не маленький, слабый ребенок, а старший сын Рамзеса. Нападая на него, хотят ослабить царскую чету и всю страну. Мы возведем магическую стену вокруг Ка, чтобы уничтожить зло, направленное против него. Наше дело требует точности, оно будет трудным и рискованным. Любая добрая воля хороша.
ГЛАВА 20
На улочке еврейского квартала царило оживление, укрепленные между домами балки были накрыты тростником, который защищал прохожих от солнечных лучей, давая тень и прохладу. Сидя на порогах своих домов, беседовали домохозяйки. Когда проходил водонос, они утоляли жажду и возвращались к нескончаемым беседам, к ним присоединялись ремесленники, используя момент отдыха, и каменщики, возвращаясь со строек.
Единственная тема занимала все мысли: суд Моисея. По мнению одних, он будет приговорен к смертной казни, по мнению других — к тюремному заключению. Некоторые горячие головы призывали к восстанию, большинство же склонялось к покорности: кто осмелится выступить против армии и стражи Рамзеса? И, кроме того, Моисей испытывает только то, что заслуживает: разве он не убил человека? Как ни строг был закон, этот факт ни у кого не вызывал возмущения, даже если Моисей и убил, он оставался уважаемым человеком в квартале; как не вспомнить о его самоотверженности по отношению к каменщикам и о материальных преимуществах, которых он добился для них? Многие рабочие желали, чтобы он снова стал зодчим и занимался их судьбой.
Аарон разделял общий мрачный настрой. Конечно, судьба Моисея была в руках Яхве, так как египетское правосудие не проявляло снисходительным к преступникам. Если Абнер согласился бы засвидетельствовать показания в суде, то Моисей был бы спасен; но каменщик упорно утверждал, что Моисей лжет. Он также отказывался выйти из своего укрытия до конца суда. Аарон ни в чем не мог упрекнуть Абнера, как не мог и потребовать, чтобы тот явился в суд.
Проходя по улочке, Аарон заметил нищего, голова которого была покрыта капюшоном. Прислонившись к стене, человек выпрашивал у прохожих куски хлеба. Аарон вначале старался не замечать несчастного, затем сам дал ему поесть, и, наконец, решился с ним заговорить.