Госпожа Рекамье
Шрифт:
Шатобриан прислал ей сочувственное письмецо, прося оказать финансовую помощь книготорговцу Николю, пострадавшему от запрета «О Германии». К чему присовокупил:
Пишу Вам из моего приюта [Волчьей Долины]. У меня есть маленькая хижина в трех лье от Парижа, но я сильно опасаюсь, что придется ее продать. Ибо даже хижина слишком велика для меня. Если бы у меня, как у Вас, был хороший замок на берегу Женевского озера, я бы никогда его не покидал. Никогда публика не прочитала бы ни единой моей строчки. Я употребил бы столь же пыла, чтобы заставить забыть о себе, сколь безумно вложил в то, чтобы прославиться. А Вы, сударыня,
Понятен такой взгляд на вещи со стороны безденежного дворянина, который всю свою жизнь перебивался с хлеба на квас — и сумеет тратить не считая, когда сможет… Г-жа де Сталь оскорбилась этими словами и долго еще держала обиду на того, кто их написал! Она пишет Жюльетте: «Ах, как плохо г-н де Шатобриан знает сердце, думая, что я счастлива. Он говорит, что не стал бы больше писать, если бы у него были деньги. И с той же точки зрения рассматривает счастье. Вот вульгарная сторона человека, в остальном весьма незаурядного». Видно, что она родилась богатой! И что она не ведала никаких других превратностей, кроме тех, что создала себе сама. Позже г-н де Шатобриан, не ужившись с властью, будет вынужден продать не только свой дом, но и свою библиотеку: ему будет больно, но он притворится, будто ему всё нипочем… Богатая буржуазка, каковой являлась г-жа де Сталь, самовлюбленная эгоистка, которой всё было дано, повела себя некрасиво, как посредственность, не умея понять человека, более обездоленного, чем она сама. Как превосходит ее в этом Жюльетта! Как она, которая всё потеряла, умеет ценить и удовольствоваться тем немногим, что у нее осталось! Она поведет себя совсем иначе, когда удар обрушится и на нее…
Появление ребенка
После нежных часов и завлекающих игр в Шомоне и Фоссе Огюст де Сталь уехал вслед за матерью: отныне он будет сновать между Парижем и Коппе, но его любовь к Жюльетте не охладела. Он любит ее «серьезно, рыцарски», как писала она сама его матери. Дойдет ли рыцарь Огюст до того, чтобы строить планы на будущее, просить ее руки? Судя по всему, да, раз г-жа де Сталь и Матье (опекун детей Сталя после смерти шведского барона) тревожатся и пытаются свести на нет эту безумную идею.
У Жюльетты было время поразмыслить над новой любовью всю осень, что она провела у друзей Кателланов, в Анжервилье. Матье приезжал туда по-соседски из Дампьера. Возможно, обсуждался и более серьезный план, касавшийся Рекамье: по удочерению той маленькой белокурой девочки, мелькнувшей на красивой лужайке Крессена и воспылавшей страстью к элегантной посетительнице своей бабушки, если только (ей ведь тогда было пять с половиной лет) не к красивой коляске с белыми подушками, в которой та появилась.
Вернувшись в Париж незадолго до новогодних праздников, Жюльетта узнала о смерти Мариетты Сивокт, дочери своей золовки Рекамье, так любившей праздники и не пропускавшей ни одного бала. Ей было двадцать девять лет, после нее остался муж-врач да трое маленьких детей, в том числе очаровательная Жозефина. Жюльетта, которая уже однажды выразила такое пожелание, снова попросила ребенка себе, после долгих разговоров об этом с г-ном Рекамье.
Весной он воспользовался поездкой в Лион, по пути в Италию, чтобы навестить свою родню в Бюже. Он писал Жюльетте: «Если мы окончательно решим [взять девочку], я считаю, что для тебя, как и для меня, будет большой радостью растить ее и смотреть, как расцветает этот юный цветок».
Он просит жену поразмыслить
С согласия семьи девочку отправили в Париж в июле 1811 года. Она прибыла сначала в контору дяди, тот отвел ее домой, раскрыл дверь гостиной, где Жюльетта, лежа на кушетке, беседовала с Жюно, и возвестил, подтолкнув ее в комнату: «Вот и малышка!»
По воспоминаниям г-жи Ленорман, она тотчас узнала красивую женщину, к которой тогда прониклась симпатией, и между ними установились доверительные отношения. Девочка спела ей песенку, наполовину на французском языке, наполовину на местном наречии, что очень рассмешило г-жу Рекамье. Ей поставили кровать в кабинете по соседству со спальней Жюльетты, и сквозь калейдоскоп незнакомых лиц, проходивших перед ней, она всегда чувствовала нежную заботу своей покровительницы.
Маленькую Жозефину (родившись в 1804 году, она, как и многие ее сверстницы, носила имя императрицы французов) окрестили именем ее новой крестной матери, маркизы де Кателлан, — Амелия. Она была живой, лукавой, чрезвычайно смышленой, и более тридцати лет, за редкими исключениями, ее жизнь была неотделима от жизни ее тетушки.
Реакция г-жи де Сталь была типичной:
Почему Вы взяли эту девочку из Белле? Из доброты! Но чувствительная ли у нее душа? Чувствительнее, чем у ее родителей, злоупотребивших Вашей щедростью? Как Вам живется?
Почему? Да потому, что она была женщиной, как все, потому что она тоже стремилась к материнству и справедливо полагала, что это дитя станет лучиком света в ее семейной жизни, ибо благородные отцы начинали стареть. Позднее она будет вспоминать об этом решении и признается Амелии: «Я думала этим удочерением скрасить старость твоего дядюшки; то, что я желала сделать для него, я сделала для себя. Это он дал мне тебя. Я буду всегда благословлять за это его память». Жюльетта — кто бы мог подумать! — окажется необычайно внимательной и нежной матерью.
«г-же Рекамье, урожденной Жюльетте Бернар, надлежит удалиться за сорок лье от Парижа…»
Всю зиму и всю весну 1811 года Жюльетта получала душераздирающие призывы с берегов Женевского озера: «Верно ли, что Император приезжает весной в Женеву? Я спрашиваю об этом, разумеется, не чтобы искать, а чтобы избегать его. Скажите честно, видите ли Вы хоть малейшую опасность в нашей встрече с Матье? Ах, как больно пребывать в постоянном страхе, быть как зачумленной для всех, кто к тебе приближается! Я борюсь со своим сердцем, чтобы не потонуть в горечи всего того, что навлекло на меня изгнание…»
Какое простодушие! Разве может г-жа де Сталь сомневаться в том, что приезжать к ней опасно? С течением времени все, кто ее окружал, подпали под удар: префект Корбиньи из Блуа был смещен за то, что был с нею слишком покладист. Префект Барант из Женевы — тоже, и по той же причине. Шлегеля принудили удалиться… Жаловаться — значит затрагивать чувствительные струны в сердце двух своих преданных друзей, Жюльетты и Матье, побуждая их приехать к ней и обрекая их, рано или поздно, на изгнание.
Жюльетта всё же решилась нанести ей визит: она поедет якобы на воды, с подорожной до Экс-ан-Савуа, наведается в Коппе, а оттуда отправится в Шаффхаузен, красивое место близ Рейнских водопадов, где она назначила встречу прусскому принцу Августу, в середине сентября. Братья Монморанси приедут в Коппе до нее.