Госпожа следователь
Шрифт:
(Ночью Веня проявит пленку, отпечатает снимки и удивленно присвистнет, когда при свете красного фонаря увидит лицо Лины Волконской. Грустно улыбаясь и смахивая с ресниц невидимую слезинку, она искоса смотрела на Виктора Сергеевича. И взгляд ее выражал… Нет, это невозможно описать словами…)
— Между первой и второй… — недвусмысленно напомнил Чубаристов, и стаканы опять наполнились. На этот раз водкой.
— Обрыдло все… — Веня опять постарался убедить товарищей в правильности своего поступка.
— Следующую будете провожать
— Не понял? — удивленно поднял брови Беркович.
— Не могу больше… Сил нет… — Девушка как-то виновато потупила взгляд. — Не мое это — вскакивать с постели посреди ночи, наспех одеваться и нестись невесть куда… ежедневно видеть мертвых людей… страшные, обезображенные тела… Не мое…
— Нервишки у вас пошаливают, барышня, — наставительно произнес Чубаристов. — Нет ничего легче, чем бросить все на полдороге, послать к чертовой матери… А ведь нужно только взять себя в руки, сказать себе: «Моя профессия нужна людям»…
— Никому моя профессия не нужна, — отмахнулась Лина. — И я никому не нужна…
— Я же говорю — нервишки, — равнодушно пожал плечами Чубаристов.
— После каждого выезда меня выворачивает наизнанку!.. — Волконскую стремительно развозило от спиртного. — Мое нормальное состояние — это сидеть в обнимку с унитазом!.. Раньше я никак не могла к этому привыкнуть, стыдилась… А теперь — привыкла!
— Ей больше не наливай, — тихонько шепнул Беркович на ухо Вене.
— Понял, — еле заметно кивнул тот.
— Мне теперь по ночам снятся только покойники… — как-то даже не улыбалась, а скалилась Лина. — Только они будто живые, разговаривают со мной… Это невыносимо!..
— Вчера один кореш позвонил, в Склифе анестезиологом вкалывает, — Левинсон решил разрядить обстановочку, благо для такого случая у него всегда находилась свеженькая байка. — Значит, привозят мужика в бессознательном состоянии. Ну, его начинают осматривать. Вдруг… Что такое? У него одна ягодица обморожена, а другая обожжена! Ожог второй степени!
— Анекдот? — флегматично спросил Веня.
— Истинная правда! — Левинсон убежденно стукнул себя кулаком в грудь. — А теперь рассказываю, как было дело. Представьте себе — лютая зима, три часа ночи, захмелевший муженек возвращается домой. Входит в подъезд, поднимается на свой этаж, тихонечко стучится в дверь. А жена его не пускает.
— Сука… — буркнул порядком захмелевший Веня.
— И правильно сделала, — не согласилась с ним Лина.
— Слушайте, что дальше было, — интригующе улыбался Левинсон. — Муженек не очень-то расстроился, присел на ступеньки и благополучно закемарил. Проходит какое-то время. Жена сжалилась над муженьком, открывает дверь. «Ладно, говорит, заходи. Прощаю». А тот с места сдвинуться не может. Оказалось, что он во сне, простите, обмочился, а так как холодрыга на лестничной клетке стояла несусветная, он и примерз задницей к ступенькам.
Все захихикали, предвкушая блистательный финал душераздирающей истории.
— Но это еще не все, — выдержав актерскую паузу, продолжал Левинсон. — Клавдия Васильевна, как бы ты поступила на месте его жены? Что бы ты сделала?
— Ну не знаю… — отвлеклась от своих мыслей Дежкина. — Взяла бы скребок какой-нибудь.
— Вполне логично. Но добрая тетенька поступила иначе. Она схватила с плиты кипящий чайник и плеснула на ступени кипятком! Вот и получилось — одна половинка задницы у муженька заморозилась, а другая покрылась ожоговыми пузырями. Пришлось вызывать «скорую»! Бедняга выписался из больницы только через неделю.
От всеобщего хохота затряслись оконные стекла. И в этот момент в дверь постучали.
— Бутылки под стол! — скомандовал Чубаристов. — Живо!
К счастью, подобная критическая ситуация случалась прежде не один раз, поэтому операция по заметанию следов прошла без паники.
— Кто там? — невинным голоском осведомилась Лина, когда последняя бутылка нашла свое пристанище под столом.
— Свои, — послышалось из-за двери. — Да не бойтесь вы, открывайте. Я это, Игорь.
— Слава тебе Господи, — суеверно перекрестился Беркович.
Едва Порогин вошел в кабинет, ему сразу же сунули в руку стакан и заставили выпить штрафную.
— Веселитесь? — окинул друзей печальным взглядом Игорь. — Ну-ну… — и залпом опрокинул в себя содержимое стакана.
— Стряслось чего? — спросил Чубаристов. — Стасюк сильно мозги загрузил?
— Да нет… Наоборот… Уговаривал к вам в прокуратуру перейти…
— Ур-ра! — закричал Левинсон. — Так хряпнем же по этому поводу!
— Ну и денек… — недовольно вздохнул Чубаристов. — Все разлетаются кто куда. Скоро, Клавка, мы с тобой одни останемся.
«Если б ты знал, что и я скоро улечу, — грустно подумала Клавдия. — Не зря Стасюк Игоря обхаживает».
— Поздравляю тебя, Игорек!.. — весело улыбалась Дежкина, отведя Порогина в сторонку. — Только… Не забывай, ладно?
— К чему эти слова, Клавдия Васильевна? — скуксился Игорь. — Сами же знаете, что никуда я от вас не уйду…
— Это еще почему?
— Не скажу…
— Игорек, я не понимаю… — растерянно заморгала влажными глазами Клавдия. — Объясни, пожалуйста…
— Ничего я не буду объяснять… Не уйду, и все тут…
На Москву давно уже опустились серые сумерки, а из горящего оконного квадрата на третьем этаже здания городской прокуратуры приглушенно доносилось нестройное и тоскливое: «Наша служба и опасна, и трудна… пара-па-та-дам… и на первый взгляд как будто не видна… пара-па-та-дам… если кто-то кое-где у нас порой… честно жить не хочет…»
«Ничего, — думала Клавдия, подтягивая в общем хоре, — жизнь еще не закончилась. И дело мое людям нужно. И Лину я утешу. И Игорька образумлю. И с Чубаристовым разберемся. Хорошим людям должно хоть когда-нибудь повезти…»