Госпожа сочинительница (новеллы)
Шрифт:
Да знал он, знал и даже думал, что и сам любит!
Предмет страсти Евдокии Ростопчиной был сыном известного историографа Николая Михайловича Карамзина. Евдокия подружилась с его сестрой Софьей Николаевной, потом познакомилась с самим Андреем – и влюбилась в него.
Причуды возникновения любви – вот именно причуды, а не причины! – объяснить непросто. Андрей Карамзин был великолепным человеком, отличным и храбрым офицером, всегда был на хорошем счету, считался (и по большей части заслуженно) благородным рыцарем, однако над ним слишком довлело то, что он вырос в тени своего еще более великолепного отца, который был известен в России даже больше, чем Пушкин. Образованный, изысканный, способный к языкам и словесности, храбрый, обаятельный, дружелюбный – это были лишь внешние свойства Андрея Карамзина. Неудовлетворенное тщеславие снедало его всю жизнь, собственная личность
Сделаться ни идиотом, ни пессимистом, ни мизантропом Андрей Карамзин просто не успел: жизни ему было отпущено даже меньше сорока. И причиной смерти его станет именно то, что было его движущей силой в жизни: духовное бретерство. Ему непременно нужно было чем-то поразить внимание друзей и знакомых! Пить шампанское, сидя на подоконнике четвертого этажа, или привязать к медведю квартального надзирателя да пустить поплавать в Мойке, подобно некоему Долохову тратить пули, отрабатывая меткость руки на друзьях своих, подобно многим другим, Андрей Карамзин не мог себе позволить: из уважения к репутации отца. Да и вкус у него был слишком хорош, не давал предаваться слишком уж пошлым забавам светского гуляки. Но в чем Андрей Николаевич вполне давал себе волю, так это в любовных приключениях. Причем его неодолимо влекло к женщинам, что называется, роковым. Этот «мальчик из хорошей семьи» не мог влюбиться в особу, если за ней не влекся шлейф порочащих связей или если она была просто «порядочной женщиной». В дополнение к красоте, очарованию, уму, необычности нужно ему было еще что-то…
Неосознаваемая даже самим Андреем Николаевичем возможность прославиться за чужой счет, вот что! Он ведь привык всегда, всю жизнь посверкивать гранями собственного характера в отблесках славы своего великого отца (которые одновременно и затмевали его), ну и стремился просиять за счет влюбленной в него женщины. Например, известной поэтессы (ведь Додо продолжала писать стихи и даже довольно часто публиковала их в модных литературных журналах, эти стихи переписывали в альбомы, учили наизусть и декламировали на званых вечерах, она писала даже для мелодекламации известной французской актрисы Рашель!). И если графиня Евдокия до недавнего времени всерьез задумывалась:
Восторженность души, дар чувствовать полнее. И мыслить глубоко, дар плакать и мечтать. И видеть в жизни сей все ярче и светлее, – То кара ль жребия? – то неба ль благодать?– то теперь она, поняв, как действует на возлюбленного ее творчество, как воодушевляет и даже возбуждает его популярность ее, она писала не покладая рук (благо вдохновение любви не оставляло ее), чтобы Андрей Николаевич продолжал гордиться своей любовницей. И ей было совершенно наплевать на неминуемо возникшие сплетни и неумолчный гул молвы.
О нет, Андрей Карамзин не был вульгарным трепачом, который посвящает в подробности своих любовных приключений всякого встречного-поперечного. Он считался джентльменом в истинном смысле слова. Однако как-то так всегда получалось, что в свете начинали возникать легкие, почти неуловимые слухи о его любовных приключениях, более напоминающие намеки на них… Его связи не столько обсуждали (и не злословили, боже упаси!), сколько сопровождали упоминание о них чуть заметной улыбкой, выразительным поднятием бровей, подмигиванием, покачиванием головы, неприметным взглядом, самое большее – многозначительным: «Ну, вы сами понимаете!»
Так получилось и с его любовной связью с графиней Едвокией Ростопчиной. Вроде бы и знать никто ничего не мог, однако весь свет все знал. Вроде бы и видеть никто не видел Додо, когда она покидала свою карету возле одного входа в Пассаж, пробегала весь его, а потом незаметно, опустив вуаль, впархивала в ждущий ее наемный экипаж, возле другого никто не выслеживал ее на пути к квартире, которую тайно снимал Андрей Николаевич
Графиня Евдокия Ростопчина влюбилась неистово. Весь мир для нее перестал существовать, все было отныне сосредоточено только в нем – в этом единственном человеке. Солнце светило, только когда он был рядом, а без него и даже в ожидании свиданий ее не радовало ничто – все казавшееся прежде важным и интересным утратило смысл.
Когда б он был теперь со мною. Наряд бы мой прельщал меня; Но нет его!.. душа моя. Полна страданьем и тоскою. Когда я сердце отдала. Я быть кокеткой не умела. Но он нашел, что я мила. Теперь пленять я б не хотела. Что в красоте?.. здесь нет его! Когда б он здесь был, я б желала. Блистать умом и остротой; Но нет его – исчез ум мой. Игривость резвая пропала. Веселье взор мой не живит. Воображенье охладело; Душа и сердце – всё молчит! Теперь блистать я б не хотела. К чему мне ум?.. здесь нет его!Увы, холодноватый «анализирующий» ум графини Евдокии, ее проницательность, умение читать в сердцах других людей оказали ей плохую услугу. Слишком рано постигла она, что сердце возлюбленного – отнюдь не скрижали, куда ее имя вписано навеки. Оно лишь небрежно начертано грифелем тщеславия в его любвеобильном сердце и легко может быть стерто, заменено чьим-нибудь другим. И даже в самые счастливые, самые упоительные мгновения романа ее не оставляли мрачные предчувствия о неизбежности скорого охлаждения Андрея и неминуемой разлуки.
Сияет торжественно зала. В ней сотни блестящих гостей; Гордятся хозяева бала. Вельможной палатой своей. С зеркальной сошелся стеною. Богатый лепной потолок; А рамы резьбой золотою. Художник искусный облек. Зеленых деревьев побеги. Вкруг мраморных вьются колонн… И пир для услады и неги. Устроен, как сказочный сон… Открыты широкие окна; Весь Невский огнями горит; И на небе облак волокна. Луна-чародей серебрит… Алмазы, цветы и наряды. На девах и женах блестят; Все веселы, счастливы, рады… Сердца наслажденьем кипят. Одна, затаивши глубоко. Заветную думу мою. Готовясь к разлуке далекой. Печально в толпе я стою… И вот ко мне кто-то подходит… И сердце забилось скорей… Он речь о стороннем заводит, – Но смысл есть таинственный в ней. В ней слышится скорбь расставанья… И вечный, напрасный упрек… А что ж я скажу в оправданье?.. Меж нами и совесть, и рок!.. И наше последнее слово. Все тот же обман, та же ложь…Однако «грустное слово прощанья» произнесено меж ними было по довольно радостному поводу, ибо Андрею Николаевичу Карамзину удалось совершить то, чего доселе не удавалось Андрею Федоровичу Ростопчину, – Евдокия Петровна сделалась беременна.
Инвективы злоязычной свекрови до такой степени убедили ее в том, что она и в самом деле бесплодна, что Додо не тотчас поняла свое состояние. А когда прозрела истину – не в шутку испугалась. Как сказать об этом мужу? Одно дело, что мужчина проповедует де-юре, вернее – на словах, и совсем другое, как он поведет себя де-факто!