Госпожа сочинительница
Шрифт:
Императрица сидела в середине стола, на своем обычном месте, а государь на другом конце, против прусского посланника. После обеда Петр III предложил тост при пушечной пальбе с крепости. Первый тост — за здоровье императорской фамилии, второй — за здоровье прусского короля, третий — за продолжение счастливо заключенного мира.
Когда императрица выпила бокал за здоровье царского семейства, Петр III приказал своему генерал-адъютанту Гудовичу, стоявшему позади его стула, подойти и спросить Екатерину, почему она не встала. Государыня отвечала:
— Так как императорская семья состоит из моего супруга, сына и меня самой, то я не думала, чтобы это было необходимо.
Гудович, передав ее ответ императору, был снова послан сказать Екатерине Алексеевне, что она дура и должна бы знать, что двое дядей, принцы голштинские, также члены венценосной семьи. Опасаясь, впрочем, что посол смягчит выражения, Петр повторил все это громко, так что большая часть общества слышала его. Екатерина, сконфуженная и обиженная оскорбительно-неприличной выходкой супруга, залилась слезами, но, желая оправиться и рассеять общее замешательство, обратилась к графу Строганову, стоявшему за ее стулом, и просила развлечь ее какой-нибудь шуткой. Граф, придворный шутник и признанный юморист, всегда был готов удовлетворить желание государыни и утешить ее. Он весело стал рассказывать какой-то забавный анекдот. Но как только был кончен его рассказ, император приказал Строганову удалиться в загородный дом близ Каменного острова и не выходить из него впредь до особого разрешения.
Это произошло 24 мая. И доселе медленно, как бы нерешительно готовившийся комплот за месяц вызрел, как редкостный плод.
Лелеяло его множество садовников.
Так, примкнул к числу заговорщиков маршал Кирилл Разумовский, начальник Измайловской гвардии, очень любимый своим корпусом. Он, хотя и жалуемый при дворе, понимал всю неспособность царствующего монарха и опасность его правления, а потому не колебался и даже загодя подготовил манифест, который следовало зачитать в день переворота. С его помощью Григорий Орлов был назначен на должность казначея артиллерийских войск. Катерина Романовна, которая Орлова с каждым днем все больше недолюбливала, сравнивала это назначение с установкой воинской кассы на большой дороге для расхищения. Однако она не могла отрицать: Орлов не свои руки нагревал: заговору требовались деньги! Запуская руки в кассу, Орловы сумели создать этакую гвардию в гвардии: примерно по сотне человек в каждом полку (которые, кстати, сыграли решающую роль в грядущем перевороте).
Катерина Романовна, впрочем, не сомневалась, что решающая роль принадлежала именно ей. Разве она не отправлялась с Екатериной тайком в гвардейские казармы, чтобы говорить с солдатами и склонять их на свою сторону? Разве не произносила прочувствованные и убедительные речи, от которых гвардейцы впадали в гипнотическое состояние и долго не могли слова молвить в ответ? Разве не ее, княгини Дашковой, красноречие убедило в конце концов примкнуть к заговорщикам Никиту Панина, воспитателя цесаревича Павла?
Осуществить сие казалось почти невозможно. Дашковой было прекрасно известно (и она мирилась с этим, хотя и не без брезгливости), что многие мужчиныготовы участвовать в комплоте ради прекрасных глаз императрицы. Однако Панина на сей крючок было не поймать, ведь за всю его сорокатрехлетнюю жизнь ни одной женщине не удалось возжечь в нем «огонь желания». Ну что ж, а вот Катерине Романовне Дашковой удалось-таки справиться с этим осторожным и дальновидным мизантропом! Разумеется, ни о каких фривольностях и речи не шло — это была серьезная беседа двух интеллектуалов.
Панин внимательно выслушал все доводы Катерины Романовны и воззрился на нее с великим уважением, ибо она не преминула сказать, что сама является организатором и главой грядущего комплота, а Орловы и прочие — лишь орудия в ее руках для достижения главной цели — возвести на престол императрицу. Она искренне была убеждена в этом и намеревалась твердо придерживаться той же мысли в своих грядущих мемуарах, которые, конечно, когда-нибудь будут написаны.
Панин поджал губы (Екатерину Алексеевну он недолюбливал, хотя Петра Федоровича и вовсе не терпел) и начал придираться к формам: как надо приступить к делу и как ввести в круг революционного действия Сенат. Он также настаивал, чтобы императрица взошла на престол не иначе как с правом регента на время малолетства ее сына.
У княгини Дашковой было на сей счет свое мнение. Зачем ограничиваться регентством? Правительница из Екатерины получится великолепная! Разумеется, если она во всем будет следовать советам такой подруги, какая у нее есть. Однако Катерина Романовна была достаточно умна и спорить с Паниным не стала. Подумала только, что в своей книге не худо будет намекнуть на то, что Панин примкнул к заговору под действием не токмо ума ее, но и очарования. Очень забавно это получится — войти в историю в качестве единственной разбивательницы сердца сего женоненавистника!
Тем временем император Петр мог служить живой иллюстрацией к изречению: «Кого боги хотят погубить, того они лишают разума». Он не переставал праздновать заключение мира с Пруссией. 22 июня в Петергофе состоялся пышный ужин на пятьсот персон, затем фейерверк, затем Петр с Елизаветой Романовной отправились в Ораниенбаум — это было место, где фаворитка царствовала безраздельно, ее любимый город. Законной жене было предписано ждать супруга и его любовницу в Петергофе, куда они намеревались воротиться к 29 июня — попраздновать день ее ангела. Это был с их стороны акт милосердия! Ведь никому не ведомо, когда и где ей доведется встретить следующий день ангела. Может статься, и в монастыре…
Впрочем, воротясь, Петр Екатерины в Петергофе не обнаружил. По рассказам слуг выходило, что она накануне уехала вместе со своей придворной дамою и графом Орловым, а куда — не сообщила.
— Сбежала с любовником императрица! — захохотала Елизавета Романовна, бывшая очень подшофе.
Однако Петр отчего-то забеспокоился и попытался разыскать жену: вдруг шутки шутит да спряталась за каким-нибудь кустом?..
Нет, она не спряталась. Она прислала мужу небрежную записку, в которой сообщила, что находится в Петербурге, где и провозгласила себя самодержавной государыней Российской империи.
— Позвольте, а кто же теперь я? — наивно спросил Петр, прочитав записку.
Ответ на сей вопрос ему предстояло получить в ближайшем времени…
О том, что императрица едет в Петербург, Катерина Романовна, конечно, знала и готовилась встретить любимую подругу в полной боевой форме. И как испортил триумф этот каналья портной, из-за которого она проспала осуществление того самого комплота, подготовке которого, можно сказать, посвятила жизнь. Вернее, последние несколько месяцев ее. Вообще-то Катерина Романовна никогда не обращала внимания на то, во что и как одеваться, а потому не раз ловила промельк ехидных усмешек на лицах знакомых дам. На этих гусынь ей было наплевать, но хотелось нравиться обожаемой государыне! И она не пропустила мимо ушей, когда сестрица Елизавета Романовна скучающим тоном сказала: