Госпожа Удача

Перевод осуществлен исключительно для ознакомления, не для коммерческого использования. Автор перевода не несет ответственности за распространение материалов третьими лицами.

Зазвонил мой сотовый, я схватила его с пассажирского сиденья, посмотрела на дисплей, и там высветилось: «Шифт».

Я вздохнула.

Затем открыла телефон-раскладушку, повернув другую руку, чтобы посмотреть на

часы.

Двенадцать ноль два.

Шифту, как всегда, не терпелось.

— Привет, — сказала я в трубку.

— Он вышел?

Мой взгляд скользнул через окно со стороны пассажира, по двум сторожевым вышкам, вниз по длинному туннелю, по обе стороны которого шел высокий забор из шлакоблоков, увенчанный колючей проволокой. В этот день стояла изнуряющая жара, заставляя воздух в открытом, пустом туннеле рябить и мерцать.

— Нет, — ответила я.

— Черт! — огрызнулся Шифт. — Чего, блядь, так долго? Его должны были освободить в полдень.

— Шифт, сейчас двенадцать ноль два.

— Ну и что? — раздраженно и нетерпеливо спросил он в ответ. — Его выпускают из тюрьмы; сомневаюсь, что он задержался на прощальной вечеринке.

В этом я тоже сомневалась.

— Я позвоню, — пообещала я.

— У них есть семь минут, — пригрозил он, и я подавила вздох.

Таков был Шифт. Он находился в тысяче миль отсюда. Он был сутенером, наркоторговцем и засранцем на полставки (хотя, в должности засранца он прилагал гораздо больше усилий, чем в других своих занятиях), и он считал, что имеет какое-то влияние на Департамент исправительных учреждений Калифорнии.

— Ладно, — сказала я.

— Позвони мне в ту же минуту, как только братан вдохнет воздух свободы, — отрезал он и отключился.

Я захлопнула телефон, в семитысячный раз задаваясь вопросом, какого хрена я это делаю.

У меня не было никаких ответов, кроме того, что, когда Ронни убили, он оставил мне только одно.

Шифта.

Я бы предпочла гигантское поместье, состояние в драгоценностях или, возможно, ничего.

Мне достался Шифт.

И хотя после смерти Ронни я не хотела иметь ничего общего с этой частью его жизни, хотела жить дальше, повернуться ко всему спиной, Шифт не позволил бы этого. Если Шифт вонзал в тебя когти, они проникали глубоко, цепляясь за кости, погружаясь в костный мозг, и не отпускали. Ни за что на свете.

И Шифт впился в меня когтями. Я этого не хотела, не приветствовала, но так уж случилось.

Хорошей новостью было то, что он не часто нажимал мой номер на своем телефоне.

Другой хорошей новостью было то, что когда он это делал, то дерьмо, о котором он просил, обычно не так уж было трудно выполнить, и оно всегда было в рамках закона. Он знал меня. Знал мою позицию. Знал, что я ни за что не стану ввязываться в его грязные делишки.

Но он также знал, что я люблю Ронни больше всего на свете, а Ронни, по причинам, известным только Ронни, любил Шифта лишь немного меньше, чем меня (хотя, должна признать, иногда, тогда и сейчас, я задавалась вопросом, не любил ли он меня чуть меньше, чем Шифта — но я не часто спрашивала себя об этом).

Поэтому, он знал, что я отзовусь.

Если только Шифт не попытается окунуть меня в грязь. Он понимал, что я сделаю из него козла отпущения, даже если для этого мне придется взять жизнь в свои руки.

Поэтому он избегал этого. Не то чтобы его заботила моя жизнь, просто я могла преуспеть в своем плане, прежде чем он меня убьет.

Другой хорошей

новостью было то, что он любил Ронни больше всего на свете, поэтому не использовал меня… слишком часто.

Плохая новость заключалась в том, что он присутствовал в моей жизни, и поэтому я сидела возле тюрьмы в южной Калифорнии в своем «Чарджере» 2011 года выпуска цвета синий электрик с двумя широкими белыми полосами, которые шли по капоту, крыше и вниз по багажнику и антикрылу, ожидая, когда человек по имени Тай Уокер выйдет из тюрьмы.

Шифт не дал мне полной информации об этом задании. Он велел мне сидеть на этом месте в полдень, ждать Уокера, позвонить ему, как только Уокера освободят, а затем получить дальнейшие указания от Уокера. Он также сказал, что Уокер в курсе, что я буду ждать его в «Чарджере».

Для этого я взяла недельный отпуск. На свой отпуск я все равно ничего не планировала, а по счетам платил Шифт, так что я подумала… да, пофиг. Главным образом потому, что это было единственное, о чем я могла подумать. Шифт не очень часто принимал «нет» в качестве ответа, и Шифт пугал меня. Он любил Ронни, это правда, они не были родными по крови, но были даже еще ближе. Но Шифт не был хорошим. Нисколько. Сказать, что у Шифта отсутствуют некоторые качества, которых не доставало большинству людей — ничего не сказать. Ему много чего не доставало. Сюда относились такие хорошие качества, как сострадание, юмор, порядочность, честность. Ему было знакомо чувство верности и братской любви. Но на этом все. Кроме этого, я не видела в нем никаких моральных принципов. Ни единого.

А Ронни был мертв.

При жизни, Ронни стоял между Шифтом и мной, и он стоял между Шифтом, его миром и моим миром.

Но Ронни был мертв, и я не считала, что верность и братская любовь к мертвецу помешают Шифту сделать то, что он мог бы сделать, чтобы получить желаемое, в том числе и от меня.

Мне не часто приходилось балансировать на этой грани, но она была. Я знала, что могу на нее надавить, а также знала, как далеко могу при этом зайти. И, по какой-то причине, моя встреча с Таем Уокером была важна для него, достаточно важна, чтобы понимать, — привязанность Шифта к Ронни исчезнет, если я, надавив слишком сильно, переступлю черту.

Такое дерьмо мне было не нужно.

И вот я жду, когда из тюрьмы выйдет бывший заключенный.

Сидя в машине под палящим солнцем, когда ни малейший ветерок не проникал в открытые окна, я думала о том, что, кажется, всю жизнь занимаюсь подобной херней, чтобы держаться подальше от дерьма. Это изматывало. Я устала. Смертельно устала. И боялась. Потому что знала, шанс того, что я смогу держаться подальше от всего этого был не в мою пользу. С Шифтом в моей жизни и моим номером в его телефоне, ожидая его звонка, когда я ему понадоблюсь, на этот раз угодив по уши в дерьмо.

Я должна выбраться из всего этого.

Взглянув на часы, я увидела на циферблате двенадцать ноль семь, затем, снова посмотрев в туннель, заметила сквозь мерцание какое-то движение. Проход был длинным, а дневная жара стояла невыносимая, так что я почти ничего не видела, но что-то заставляло меня продолжать наблюдать.

И по мере того, как силуэт, двигающийся сквозь марево, формировался в фигуру человека, у меня перехватило дыхание.

Мужчина приближался, становясь все более различимым сквозь волны жара, и мое дыхание стало поверхностным, а тело замерло.