Гостеприимная Арктика

Стефанссон Вильялмур

Кроме двух обыкновенных ружей и 150–200 патронов для вспомогательной группы, мы имели для исследовательской группы три ружья Джиббс-Манлихер-Шенауэр и 500 патронов, из этих трех ружей два были карабины, которые мы возили наготове в легких холщевых чехлах поверх поклажи на санях, а третье, длинное ружье, снабженное телескопическим прицелом, было, в качестве запасного, уложено в тяжелый футляр из дерева и стали и для защиты от повреждений помещалось внутри поклажи.

7 мая Стуркерсон, Мартин и Иллун отправились на юг. За два дня до того Кэстель, Нойс и Чарли пошли вдоль северного берега, чтобы начать топографическую съемку. Я послал было Наткусяка поохотиться на карибу, но, хотя он и нашел следы нескольких небольших стад по 15–20 голов, туманная погода помешала ему обнаружить самих животных. 8-го числа Наткусяк, Эмиу и я тоже отправились на север, причем у нас

было двое саней, и я ехал в качестве пассажира. В первый же день мы проехали свыше 30 миль и догнали группу Кэстеля к концу их третьего перехода. К моменту нашего прибытия Нойс как раз заканчивал, при содействии Чарли, постройку своей первой снежной хижины. Работа подвигалась медленно, но хижина получилась очень удачная. Нойс прошел перед этим порядочный ученический стаж, помогая Томсену, который был одним из наших лучших строителей.

Кэстель, вернувшись с охоты, сообщил, что видел трех карибу, но они его заметили и убежали. По своей неопытности он вообразил, что испуганные карибу убегут очень далеко, а потому не преследовал их. Между тем погода прояснилась, и мы из лагеря увидели пасущихся карибу. Наткусяк и Эмиу отправились к ним и застрелили двух.

На островах Арктики весна — самое неблагоприятное время для путешествия. Общее количество снега, выпадающее там за год, вероятно, составило бы, растаяв, слой воды не более 5–7 см; но большая часть этого количества осадков выпадает в виде снега или образует мглу и туман в период с конца апреля до конца июня. Когда мы продвигались вдоль побережья вновь открытой земли, нам все время были помехой неблагоприятные условия погоды. Одна из наших упряжек состояла из рослых, длинноногих собак, другая — из меньших собак, привыкших к ходьбе по мягкому снегу, а третья — из эскимосских собак с Земли Виктории, для которых подобные условия пути были непривычны. Может показаться странным, что именно эскимосские собаки не привыкли к такому типичному местному явлению, как мягкий весенний снег; но в это время года эскимосы почти никогда не совершают поездок. Наши длинноногие собаки без труда двигались «вброд» по снегу; малорослые собаки, купленные в Аляске, добросовестно трудились, пробивая себе дорогу, тогда как эскимосские собаки имели растерянный вид и беспомощно барахтались в снегу, доходившем им до живота.

Все время стояли туманы и облачная погода, при которых условия освещения (рассеянный свет) очень вредны для глаз. Для нас теперь оказалась весьма чувствительной утрата большинства наших снеговых очков со стеклами янтарного цвета, находившихся на «Карлуке». Единственная оставшаяся у нас хорошая пара очков предоставлялась тому из нас, который шел впереди, расчищая путь. Кроме того, имелись еще две пары очков более низкого качества, с синими и зелеными стеклами. Остальным нашим людям приходилось пользоваться эскимосскими деревянными «наглазниками», снабженными прорезами для каждого глаза величиной примерно с серебряную монету в полдоллара. Эти наглазники достаточно защищали против снежной слепоты, но вместе с тем ограничивали поле зрения. Человек, который смотрит сквозь наглазники вдаль, не может одновременно видеть предметы, находящиеся непосредственно перед ним; а для того, чтобы видеть, куда ставишь ногу, приходится смотреть прямо на носок ноги. В обоих случаях рискуешь натолкнуться на снежный сугроб или другое препятствие. Я ехал на санях, а потому не нуждался в защитном приспособлении для глаз, так как мог закрывать глаза, когда хотел; благодаря этому из всех участников нашей партии я один совершенно не страдал снежной слепотой. Другие время от времени заболевали, что заставляло нас останавливаться на 1–2 дня.

Со времени моего вывиха прошло уже больше 3 недель, но я все еще не мог ходить. Я знал, что для выздоровления потребуется около месяца, но все же надеялся, что оно будет происходить быстрее. Чувствуя, что я становлюсь все большей помехой для партии, я решил, что мы дойдем лишь до мыса Исаксен и, определив там местное время, отправимся обратно, а дальнейшая географическая разведка будет поручена Кэстелю и Нойсу.

В течение нашего пути Наткусяк убил нескольких тюленей. Кроме того, Эмиу впервые самостоятельно убил тюленя по способу «аукток» и был очень горд своим успехом; я тоже был доволен, так как Эмиу обнаружил задатки превосходного охотника, и это улучшало перспективы самоснабжения нашей партии.

Наших теперешних запасов продовольствия могло хватить в течение месяца для двух людей с девятью собаками, если остальные три человека и две упряжки будут кормиться исключительно за счет охоты. Поэтому мы отдали почти все продовольствие Кэстелю и Нойсу. Им было поручено идти вдоль побережья новой земли до того пункта, где оно отклоняется на юго-восток, а затем перейти напрямик через льды к мысу Исаксен, произвести там астрономические наблюдения, оставить для нас записку с изложением результатов всех своих работ и отправиться дальше через льды на север для поисков новых земель, насколько позволит состояние льдов. К началу июля Кэстель и Нойс должны были вернуться на о. Мельвиль; продовольствия им должно было хватить до этого срока, а на о. Мельвиль они могли бы охотиться на мускусных быков. Хотя оба они не были опытными охотниками, я не сомневался, что они смогут прокормиться, так как мускусных быков может убивать даже самый неумелый и плохо вооруженный охотник.

Девять наших лучших собак мы отдали Кэстелю и Нойсу. К вечеру 21-го числа они расстались с нами и отправились вдоль побережья на восток, тогда как Наткусяк, Эмиу и я повернули к северо-западу и расположились лагерем на береговом льду.

В течение двух последующих дней Наткусяк и Эмиу несколько раз уходили из лагеря и долго искали тюленей, но не могли их найти из-за плохой погоды и неблагоприятного состояния льдов. Лишь к вечеру второго дня Эмиу удалось убить тюленя.

Оставшись в лагере и еще не зная об этом успехе, я пришел к заключению, что продовольственный вопрос у нас обостряется, а потому решил предпринять что-нибудь. Мне казалось, что если я осторожно пойду на лыжах, то не рискую поскользнуться или подвернуть ногу, так что переход в полмили мне «е повредит. Если же я увижу тюленя, то мне предстоит ползти, что опять-таки не представляет опасности для моей больной ноги.

Осторожно идя на канадских лыжах по ровному снегу, я увидел на расстоянии примерно четверти мили торос, который казался не особенно высоким. Но когда я направился к нему, то выяснилось, что он отстоит на 2 мили, представляет собою необыкновенно высокий холм в 15–20 м и имеет несколько уступов. С вершины этого холма я увидел на западе большую полынью с несколькими разветвлениями и на расстоянии одной мили заметил тюленя. Южнее находились Наткусяк и Эмиу, но из-за неровности льда они не могли его видеть. Так как лед между мною и тюленем казался ровным, я решил попробовать поохотиться: мне уже давно надоело быть обузой для своих спутников.

Приближаясь к тюленю, я оказался перед трещиной шириной около метра, через которую я, при моем тогдашнем инвалидном состоянии, не мог перепрыгнуть. Пришлось повернуть в сторону и идти вдоль низкого тороса, расположенного у подножья холма, приблизительно параллельно трещине, которую мне требовалось обойти.

У меня были наглазники эскимосского типа, сделанные Наткусяком из оленьих копыт (из трех пар настоящих очков две я отдал Кэстелю и Нойсу, так как полагал, что им предстоит наиболее трудное путешествие; третья пара была предоставлена Эмиу, так как в нашей группе он обычно шел впереди). Мои наглазники, которые я в шутку называл «роговыми очками», не позволяли мне одновременно смотреть вперед и видеть то, что находилось непосредственно под ногами. Высматривая место, где можно было бы перейти через трещину, я вдруг почувствовал, что проваливаюсь.

В конце падения я ударился о непокрытый снегом лед. По-видимому, я сначала коснулся его ногами, но они, конечно, скользнули по нему, и я упал на левый бок, т. е. на больную ногу. Трещина, в которую я провалился, оказалась настолько узкой, что я не мог бы упасть ни на грудь, ни на спину: когда я лежал на дне, то перед моим лицом была одна ледяная стена, а за спиной — другая, и в промежутке между этими стенами еле можно было ползти.

Прежде всего, я определил толщину льда, на котором я лежал; она составляла лишь около 20 см, причем сквозь недавно образовавшуюся трещину, шириной в 2–3 см, виднелась вода. Очевидно, что если бы я здесь провалился накануне, то утонул бы.

Доставая из-за пояса нож, чтобы пробить отверстие во льду для определения его толщины, я обнаружил, что во время моего падения ножны были сорваны. Это побудило меня задуматься над вопросом, сильно ли я пострадал от падения и скоро ли смогут мои товарищи найти меня по следу; я решил, что они найдут меня лишь через 6–10 часов, так как им еще предстоит вернуться с охоты и прождать меня некоторое время; если бы не моя вывихнутая нога, никого бы вообще не удивило, что я ушел на охоту за тюленями и отсутствую даже больше 10 часов. Затем я подумал, что нога, вероятно, опять вывихнута, и действительно, в этот момент почувствовал жжение в лодыжке; но гораздо сильнее была боль в бедре, по-видимому — от ушиба.