Гостиница 'У картечи'

Перуц Лео

Фельдфебель стоял слегка подавшись вперед и опершись на эфес сабли, с вежливой и чуть высокомерной улыбкой на губах; в этот момент он выглядел точно как на той фотографии с видом Хальштеттер-Зе. Лукавое, отчасти насмешливое, отчасти любезное выражение лица, которого я еще ни разу у него не замечал, которое принадлежало к каким-то давно ушедшим временам. Теперь это был совсем не тот грубый, неотесанный, шумный фельдфебель Хвастек из "Картечи", что кричал на полового, колотил саперов, лобызался с музыкантами и смешил красоток пошлыми остротами. Обер-лейтенант еще раз приложил руку к козырьку и, не удостоив меня даже взглядом, прошел со своей дамой в соседнюю комнату,

где подавали кофе со взбитыми сливками и горячий шоколад. И в гот момент, когда они исчезли за стеклянной дверью и только их силуэты еще маячили за стеклом, я внезапно вспомнил то, что уже давно искал в своей памяти: ее звали Ульрикой, но домашние называли ее Молли.

Выходя из магазина, я бранил себя за свою стеснительность, считая непростительной глупостью то, что не нашел в себе смелости подойти к их столику, представиться обер-лейтенанту по всей форме, а затем обратиться к ней со словами: "Добрый день, госпожа Молли! Вы меня не узнаете?"

Возможно, что в этом случае она пригласила бы и меня. Но теперь было уже поздно. Как глупо! Я готов был надавать себе пощечин за свою собственную трусость, по в то же время радовался тому, что не предпринял никаких действий, ибо она наверняка уже давно меня забыла, и я бы мог оказаться в дурацком положении.

Втайне, однако, я надеялся, что фельдфебель предложит мне составить ему компанию. Вообще-то он должен был сразу спросить у них разрешения взять меня с собой. В этом не было бы ничего зазорного - ведь, в конце концов, мы были друзьями! Что могло быть проще? "Надеюсь, милостивая государыня не будет иметь ничего против, если со мной придет мой товарищ? Вольноопределяющийся одногодичник Август Фризек". И тогда бы я сделал шаг вперед и поклонился.

Глупо, что он об этом не подумал. С его стороны это было эгоистично и бестактно. Когда ему нужно скрасить одиночество, он сразу бежит ко мне, а тут...

Мы шли бок о бок, не разговаривая. Я был обижен и зол, он - занят своими мыслями.

Когда мы уже приближались к казарме, а он по-прежнему не приглашал меня составить ему компанию, я не выдержал и сам заговорил о предстоящем визите:

– Вам понадобится штатское платье, господин фельдфебель. Может быть, воспользуетесь моим?

– Штатское? Мне? Зачем?
– спросил он.

– Вы собираетесь пойти... к этим людям... в форме?

Я чуть было не сказал "к Молли", но вовремя поправился.

Он остановился.

– Глупости!
– сказал он.
– Неужели вы полагаете, что я куда-то пойду? Мне это и в голову не приходило.

– Ну и правильно!
– согласился я с ним, хотя в глубине души испытал разочарование.
– Она совсем не красива. На снимке она выглядит лучше.

– Дело не в этом, - раздалось мне в ответ.
– Просто я уже не гожусь для подобных визитов. Видите ли, вольноопределяющийся, сидеть за чашкой чая, лакомиться сэндвичами, вести умные беседы о последних новостях и строить из себя светского человека: милостивая государыня то, милостивая государыня се - для этого я уже решительно не гожусь. Раньше, может быть, и годился. Но сегодня я всего лишь фельдфебель Йиндрих Хвастек, дежурный командир третьего батальона - что с меня взять? Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Сегодня вечером я буду в "Картечи". Если вы окажетесь там раньше меня, передайте Фриде, что я приду.

Некоторое время мы оба молчали, так как совершали крутой подъем по улице Неруды. Лишь когда мы добрались до Погоржельца, он остановился и произнес:

– Запомните: для человека нет большего несчастья, чем неожиданно оказаться

в своем собственном прошлом. Думаю, что у сбившегося с пути в пустыне Сахара больше шансов выбраться, чем у того, кто плутает в своей прошлой жизни. Помню, как лет семь или восемь тому назад я сидел, глядя на свой револьвер, и говорил себе: "Через час все будет кончено". В то время в полку эрцгерцога Райнера был один старый капитан по фамилии Теркль, знавший толк в таких вещах, - а что вы хотите? тридцать пять лет службы - если я не ошибаюсь, он служил еще то ли в тосканской, то ли в моденской армии... Увидев, как я сижу с пистолетом в руке, он только рассмеялся. "Хвастек, сказал он, - я за тебя не боюсь, ты не станешь стреляться, нет, не станешь. В жизни каждого из нас бывают черные и светлые полосы. Никто не стреляется из-за пустяков. Уж я-то знаю. Ты здоровый человек и слишком многим привязан к жизни, так что я не верю в твой револьвер. Но одно я тебе скажу: ради всего святого - никогда не оглядывайся на то, что уже миновало. А если оглянешься, то пиши пропало, уж поверь мне!" Он был чертовски прав, этот старина Теркль, - ни в коем случае не следует оглядываться на то, что миновало.

Фельдфебель Хвастек впервые заговорил со мной о прошлом. Но я почти не слушал его. Какое мне было дело до старого Теркля и до того, что он сказал восемь лет назад? Пока фельдфебель говорил, я придумал один план.

Если он останется дома - тем лучше. Я пойду туда вместо него, позвоню и скажу, что у меня поручение для госпожи от господина фельдфебеля Хвастека. Меня впустят в гостиную, и я скажу, что фельдфебель приносит свои извинения, что он не может прийти из-за нездоровья. "А ведь мы знакомы, сударыня. Помните теннисный корт возле Бельведера? С тех пор уже прошло несколько лет. Меня зовут Август Фризек, да, совершенно верно, сударыня дружили с моей сестрой. Чашку чая? Покорно благодарю, сударыня. Если это, конечно, вас не затруднит".

Вот как я поступлю. А если потом об этом узнает фельдфебель - ну и что с того? Я не обязан отчитываться перед ним о своих поступках. В конце концов, я тоже ее знал, и, может быть, даже гораздо дольше, чем он!

Мы подошли к казарме и распрощались.

– Когда придете в "Картечь", - сказал он, - предупредите взводного Вондрачека, что сегодня я буду играть. Мы составим отличную партию. Денег достаточно, сегодня мне выдали жалованье. Польский банк, лужайка - все, что они пожелают.

На этом мы расстались.

* * *

В половине девятого вечера я был на Карлсгассе. В течение четверти я часа я прохаживался взад и вперед возле дома, не решаясь подняться наверх. На третьем этаже светились четыре окна, и за ними мелькали силуэты, один из которых, возможно, принадлежал ей. Я держался в темноте, прижавшись к стене противоположного дома, чтобы меня случайно не увидели из окон. У меня так колотилось сердце, что я едва не задыхался. Там, наверху, жила она; где-то там, за темными занавесками, была ее спальня; из этого подъезда она ежедневно выходила; на это маленькое окно кофейни изо дня в день падал ее взгляд.

Часы Тынской церкви пробили три четверти девятого. Я взял себя а руки и вступил в открытый подъезд. Крадучись, как вор, пробрался вверх по лестнице. При каждом шаге я боялся, что кто-нибудь из жильцов попадется мне навстречу и спросит, что я здесь делаю. Вот я и на третьем этаже. На первой двери висела латунная табличка: Фридерика Новак. Нет, не то. На противоположной двери визитная карточка: обер-лейтенант Артур Хаберфельнер. И ниже: императорский и королевский пехотный полк эрцгерцога Райнера.