Гостиница 'У картечи'
Шрифт:
Нет - и все тут, хоть повесьте!
Он мне бросил: "За нахальство
Завтра с рапортом в начальство!"
Наш ефрейтор - добрый малый,
Я к нему пошел сначала.
"Дай, - прошу, - совет мне дельный!"
Он сулит арест недельный.
Строй солдат окинув взглядом,
В коем желчь смешалась с ядом,
Капитан без канители
Дал мне сразу три недели.
Это была любимая песня фельдфебеля Хвастека, и, сказать честно, я бы не решился сказать, что ему нравилось в ней больше: то, что новобранец не захотел отдавать честь своему фельдфебелю, или то, что за это его отправили на гауптвахту.
Хвастек не носился со своим званием. Он был на равных со всеми: с унтер-офицерами, ефрейторами, старослужащими, даже с новобранцами. Единственными, кого он откровенно презирал, не удостаивая даже взглядом, были саперы. В свое время саперы вели себя в гостинице "У картечи" как хозяева. У них всегда было много денег, они пили вино по два гульдена за бутылку, угощали подружек и - "словно фон-бароны", как говаривали в гостинице, - носили экстра-униформу с шелковыми мишурными звездочками, не положенными по
Лишь в тех случаях, когда алкоголь ударял фельдфебелю в голову, когда было выпито двадцать рюмок "черта", "дум-дума", "сладкой желчи" или как там еще у нас называли шнапс, когда он, усталый и сонный, сидел за своим столиком у эстрады с музыкантами, устремив осоловелый взгляд на пивную лужу под ногами, - в такие моменты саперы предпринимали робкую попытку выбраться из своего угла и принять участие в безудержном веселье остальных. Но стоило только фельдфебелю заметить их шевеление, как он, мгновенно протрезвев, вскакивал на ноги и загонял саперов обратно в их темный угол. И они покорно удалялись под громкий смех окружающих, а фельдфебель возвращался к своей Фриде Гошек и снова устремлял осоловелый взгляд на пивную лужу под ногами.
В то время фельдфебель жил с девушкой по имени Фрида Гошек, которую у нас называли "Фридой снизу", так как раньше она жила в одном из предместий в нижней части города - не то в Смихове, не то в Коширах. Она занималась изготовлением украшений из перьев, и это все, что нам было о ней известно. Как-то вечером она появилась в "Картечи" и стала спрашивать всех подряд, переходя от столика к столику, об одном капрале из продовольственной части, с которым познакомилась на танцульках в "Кламовке"; он, по ее словам, ухаживал за ней весь вечер, приглашал ее на все танцы, поведал ей о том, что скопил две тысячи гульденов, и при расставании попросил ее следующим вечером разыскать его в "Картечи", где он якобы был завсегдатаем. У него были каштановые, причесанные на пробор волосы, от него пахло дорогими духами, и, вообще, он смотрелся весьма элегантно. "Симпатичный такой еврей", - снова и снова повторяла Фрида Гошек. Однако в "Картечи" этого симпатичного еврея не оказалось ни в тот вечер, ни во все последующие, а фамилию, которую она назвала, не знал ни один из присутствующих. На следующий вечер она появилась снова и с тех пор стала приходить регулярно, потому что влюбилась в фельдфебеля Хвастека. Она восхищалась его раскрепощенностью, способностью много пить, званием, беспечностью, своенравием, формой, пренебрежительным отношением к женщинам; а то, что он еще и умел играть на скрипке, сразило ее окончательно. Она не отходила от него ни на шаг, висла у него на шее и неотрывно смотрела на него влюбленным взглядом.
Приходя по вечерам в "Картечь", она обязательно на мгновение задерживалась в дверях и, казалось, пребывала в нерешительности, проходить или нет. И всякий раз, когда кто-либо из солдат с шумом и грохотом врывался в дверь, она испуганно вздрагивала и жалась к фельдфебелю, как будто до сих пор, по прошествии полутора лет, ожидала увидеть своего мифического капрала с причесанными на пробор волосами - симпатичного еврея, некогда назначившего ей свидание в "Картечи".
* * *
В то время я был с фельдфебелем на дружеской ноге. Мы познакомились за четыре-пять недель до того, как батальон, где я служил, был переведен в Триент1. Раньше я знал его только в лицо и слышал его имя от солдат, рассказывавших о нем довольно сумбурные и не очень правдоподобные истории. То он, видите ли, был сыном князя и актрисы национального театра, то его отцом был сам господин полковник, а кое-кто утверждал, что фельдфебель откопал на Белой горе горшок старинных золотых монет, от которых и ведут свое происхождение те деньги, которыми он ежевечерне сорит в "Картечи". Наконец, многие были уверены, что деньги на пиво, шнапс, азартные игры и содержание Фриды Гошек он ловко изымал из полковой кассы, и об этом солдаты говорили в открытую и вовсе не в упрек фельдфебелю, а, скорее, даже с одобрением, из чистой любви к вымыслу и авантюрным историям. Поскольку на самом деле биография фельдфебеля была всем прекрасно известна; каждый ребенок в Погоржельце знал, что раньше он был офицером и лишился своего звания, будучи младшим лейтенантом. Правда, подробностей инцидента, в результате которого лейтенант стал фельдфебелем, никто не знал; известно было лишь то, что произошло это совсем в другом городе, где-то в Северной Богемии, и что в деле были замешаны старший лейтенант саперных войск, а также шампанское, коньяк и шнапс, однако шнапс более изысканного сорта, нежели тот, что фельдфебель каждый вечер пил в "Картечи". Такая же участь в связи с названным инцидентом постигла двух его старших товарищей, однако они принялись искать и в конце концов нашли себе гражданское ремесло: один стал почтовым служащим, другой -
Наше знакомство завязалось в тот день, когда после обеда в столовой я отправился с фельдфебелем к нему домой, чтобы взглянуть на пистолет марки "Штейр", который он хотел продать. Тот день отлично мне запомнился, так как это был первый теплый день, первый весенний день, что я провел в Градчине. На крышах еще виднелся снег, но по ту сторону казармы, где начинались картофельные поля, уже стояли шарманщики в ожидании гуляющих пар, а далеко внизу, в стороне Лаврентиевой горы, были сооружены две карусели, качели и огромный тир.
Пока фельдфебель переодевался для выхода, я сидел на диване в его комнате и рассматривал висевшие на стене олеографии, одна из которых представляла сражение при Сольферино, с клубами порохового дыма, вздыбленными лошадьми и рвущимися гранатами, другая - дуэль между двумя скорее раздетыми, нежели одетыми дамами, скрестившими сабли на лесной поляне. По всей комнате были разбросаны детали обмундирования и книги детективные романы и старые годовые подшивки юмористических журналов со штемпелем унтер-офицерской библиотеки. Орудуя щеткой для брюк, фельдфебель развлекал меня историями из повседневной армейской жизни. У одного одногодичника украли брезент для палатки, и теперь он должен возместить его государству; жена капитана Виклуцила, похоже, заболела скарлатиной. Господин полковник сообщил на офицерском собрании, что большие маневры состоятся под Йичином. Удачное место для маневров, Йичин, отличное пиво, хорошие квартиры, жратвы вдоволь. Хозяин столовой принес для своей старшей котенка с розовым бантиком на шее, она называет его Плутишкой и не знает, откуда он взялся. Согласно приказу в среду батальон отправляется на полевые занятия. Это для вас нечто новое, вольноопределяющийся; вы ведь еще ни разу не стреляли по движущимся мишеням?
Издалека, со стороны полей, через распахнутые окна доносилась музыка шарманщика. Он играл мелодию народной песни "Андулько, деточка моя". Славная песня, эта "Андулько", с ее регулярными переходами от застенчивого "она" к восторженному "ты".
Андулько, деточка моя,
Она милее всех.
Андулько, девочка моя,
Я так тебя люблю!
Затем происходит внезапная смена ритма:
Но люди мне не разрешают
К тебе ходить, к тебе ходить.
Мне, бедному, не позволяют
Тебя любить, тебя любить.
Эта мелодия навсегда останется для меня неразрывно связанной с тем весенним днем. Ибо когда я поднялся с дивана, прислушиваясь к се звукам, мой взгляд неожиданно упал на снимок, стоявший на столе фельдфебеля.
Это была фотография в рамке из красного дерева, и на ней были изображены фельдфебель Хвастек в форме лейтенанта, рядом с ним очень красивая стройная девушка в летнем платье, а за ними краешек, как мне показалось, Хальштеттер-Зе.
У меня сильно екнуло сердце, так как я узнал девушку на фотоснимке: в раннем детстве я часто встречал ее на теннисном корте возле Бельведера, куда ходил вместе со своей старшей сестрой. Я не видел ее уже много лет, но часто вспоминал о ней и поэтому сразу узнал ее. И меня, глупого восемнадцатилетнего мальчика, внезапно обуяла нелепая ревнивая ненависть к фельдфебелю - за то, что на этой фотографии он стоял в великолепном лейтенантском мундире рядом с девушкой, держа одну руку на эфесе своей сабли, а другою едва не касаясь ее руки, Я завидовал ему из-за всего: из-за девушки, из-за лейтенантских звездочек, из-за чудесного летнего дня, даже из-за озера - было ли это Хальштеттер-Зе или какое-то другое. Я не мог оторвать взгляда от снимка; меня захлестнули воспоминания о тех давно минувших днях, мне припомнилось много мелких и незначительных эпизодов: то, как однажды я видел ее перепрыгивающей через лужу, как во время ливня я предложил ей свой зонт - в тот день на ней был широкий берет василькового цвета с прикрепленным к нему длинным пером. И еще я вспомнил, как однажды она провожала мою сестру до дома, как она дошла с нами до самого подъезда и даже, наверное, поднялась бы к нам в квартиру, если бы не было так поздно. А по дороге она разговаривала не только с сестрой, но и со мной, мы беседовали о Шиллере и его "Телле", который как раз в те дни шел в Национальном театре, - впрочем, возможно, что моя память меня обманула, и это была совсем другая девушка.
Я продолжал смотреть на фотографию, а издалека по-прежнему доносилась мелодия песни "Андулько, деточка моя". И пока я так стоял, мне внезапно пришла в голову озорная мысль. У меня в бумажнике лежала моя собственная фотография, снимок кабинетного формата. Я тайком достал его и вставил в рамку, так что он полностью закрыл изображение фельдфебеля. Затем я отступил на шаг и испытал ликующее чувство: теперь уже я, а не он, стоял рядом с девушкой, совсем рядом, едва не касаясь ее рукой, и ее лицо было полуобернуто к моему. Ее губы были чуть приоткрыты, как будто она беседовала со мной вполголоса, хотя бы о том же Шиллере. И мне представилось, что мы идем рука об руку по Водной улице, в сумерках, как в тот раз, и беседуем о театре и постановке "Телля". И я забыл о настоящем, о военной службе, ружейных приемах, упражнениях на перекладине, проверке ранцев, утреннем подъеме, маршах; забыл обо всех тяготах, как минувших, так и предстоящих, и снова стал маленьким влюбленным школьником, с замиранием сердца идущим по улице в сопровождении любимой девушки из далекого прошлого.