Государь поневоле
Шрифт:
— И позволь, Борис Алексеевич, ему при мне быть неотлучно. Замолви пред матушкой слово. А ещё Глебушка будет мне сказки на ночь читывать — вечера скоро длинные пойдут, скучные. По утру же записывать их в книжицу для академии надобно…
Сказал и подмигнул, надеясь, что Майор правильно поймет подводку к легализации Пушкинских сказок. Тот не подвел — согласился, хотя и без особой охоты. Вероятно, ему всё ещё претила мысль, что у попаданца в царя могут быть какие-то свои доверенные лица. Однако открыто отказывать не стал. Напротив, пообещал Глебушке "вездеход" в Преображенское выписать.
За этой ночной суетой и беседой, прежнее чувство подозрительности притупилось, и я в тот момент более чем других вселенцев, стал бояться склонностей своего носителя к какой-то необъяснимой жестокости. Уверенности, что при сильных эмоциональных взрывах смогу сохранить контроль над телом, не было. Стоял, прислонившись к центральному столбу, и "медитировал" в накатывающихся волнами воспоминаниях: и о видах кровавых бараньих туш, и картинок смерти Хованского да Матвеева на стрелецких копьях, и о нечеловеческих
— Борис Алексеевич, а может, я всё-таки своим прямым делом займусь? Вы все как-то устроились более-менее по специальности, а я всё с потешными играюсь. Как думаешь, пора Петру повзрослеть, да приказы прошерстить, на предмет понимания текущего делопроизводства и реального распределения кэша в казне? Пустит меня Софья в приказ Большой казны?
— Ну, вот опять двадцать пять! Говорил же, что невместно сиё как обучение проводить, а как ревизию, то думский расклад против играет. — С грустной усмешкой Майор продолжил: — Не вели казнить, государь, только ни я, ни матушка тебе такого позволить не можем. Софья, та с радостью даст тебе в приказах играться. Только этим ты больше навредишь общему нашему делу. Вот послушай, каков есть расклад в Думе ныне…
Не прошло и часа после разговора с холопом, как я с помощью Глеба добрался наконец до своего шатра. Ребенок заснул, а мне настало время переоценить свои ощущения. Тяжелое чувство стыда от того, что я мог по навету от "ненадежного источника", поддавшись внешним страхам, испортить отношения с Майором и остальными "вселенцами" камнем давило на совесть. Ведь только большим усилием рассудка, я поборол совместные с Петром страхи и положил себе считать, что моя смерть им невыгодна в любом виде. Естественно, если я не буду действовать прямо против и "зарываться". Вся обида, вся подозрительность носила какой-то иррациональный характер и во многом была навеяна чувствами донора, его подсознанием. Больше всего конечно задевало, что я не сам был первой скрипкой и многие мои поступки, хоть и сыграли какую-то роль, но значили чудовищно мало по сравнению с тем пластом черновой работы, что провели с момента появления в этом мире и Майор, и Учитель, и даже Геолог. Система "оберегателей", организованная почти на пустом месте, система агентов среди посада и стрельцов с солдатами, при всем своем возможном несовершенстве от поспешности создания, много помогли для сглаживания катастрофических взбрыков неверной дворцовой судьбы. Именно благодаря им удалось вбить клин между бунтовщиками и большими посадскими людьми, да запустить контро-слухи про боярский заговор Милославских и Одоевского. Я и не знал до рассказа Майора и последующего подтверждения от Глеба, какую роль в событиях хованщины сыграли старый князь Василий Федорович Одоевский и его сын Яков Васильевич. Дудыкин в теле Голицына вместе с Александром в теле Ивана Нарышкина, ещё до приезда Матвеева сумели поправить ход истории. Уж не знаю в новое ли или напротив в старое русло.
На самом деле заговор о недопущении старого Милославского, который автоматически становился первым лицом при восшествии на престол Ивана, и воцарении моего носителя, был поддержан большинством бояр без особого сопротивления. В Думе по смерти царя Федора сложилось четыре основных группировки: Языковы-Лихачевы-Апраксины, свергнутые ими Милославские-Хитровы с примкнувшим к ним Хованским, Одоевские с Голицыными и Нарышкины с Долгоруковыми. Ромодановские колебались, но в основном тяготели к нашему лагерю. Остальные большие роды составляли традиционное "болото", готовое поддержать победителей. БАГ оказался между двумя огнями. Софья Алексеевна ещё при болезни брата увлеклась Василь-Васильичем и сильно тянула в свою сторону блок ВВГ+ВФО. Борис Алексеевич, будучи на хорошем счету у царя Федора был назначен кравчим присматривать за партией вдовствующей царицы, но к удивлению, многих близко сошёлся с её окружением и, особенно с наставником царевича Петра дьяком Зотовым и братом Натальи Кирилловны Иваном. На него и легла основная функция посредника между лагерями двух претендентов на освобождавшийся мономахов венец. Блок ЯЛА от воцарения Ивана терял больше всех. Учитывая злопамятность родни старшего наследника трона, они рисковали потерять не только свое влияние, но и жизнь. Поэтому с подачи младшего Языкова комнатные умирающего царя решились на примирение с "медведицей". Главная их задача была привести в Кремль Матвеева, на благодарность и рассудительность которого вполне можно было полагаться. Авторитет Артамона Сергеевича среди большинства бояр был высок, а сам он известен был своей обходительностью к старым, большим родам. Даже откровенные его враги Милославские и Хитровы относились к старому интригану с уважением и страхом. В 1676 году они смогли свалить последнего фаворита Тишайшего только при помощи Патриарха и блока ЯЛА, воспользовавшись ошибкой Артамона — поспешным проталкиванием на престол Петра в обход обоих братьев. В 1682 году ситуация стала другой: правление Милославских пугало московских бояр своей алчностью и беспардонностью. Думские боярские рода, прежде всего Одоевские с роднёй, согласились на провозглашение царем Петра. Голицыны колебались и по факту раскололись кузенами по разным лагерям. По крайней мере, поначалу никто воцарению младшего брата не противился особо. В прошлом мире Иван Нарышкин своим честолюбием и беспардонностью сумел восстановить против себя старые и сильные роды. Старый князь Одоевский тогда в буквальном смысле расплевался с ним и с большой охотой поддержал усиление Софьи. У нас же, находясь под вселенцем, старший из братьев вдовствующей царицы, напротив, пытался сгладить противоречия, не требуя себе особых должностей и положения. Хотя от упреков и слухов его это не уберегло. Посад и стрельцы считали его выскочкой, временщиком, который для воцарения своего племянника недобро думает на старшего царевича. Таратуй же единственный из родовитых бояр стал прямым врагом Нарышкина, посмевшего напомнить тому упреки Алексея Михайловича в нерадении и глупости. Тем не менее, Хованский по отношению к Наталье Кирилловне сохранял льстивое почтение, и та не могла поверить брату и кравчему сына о враждебности и опасности Таратуя. Старая, ещё от Чигирина, вражда Василия Васильевича Голицына к Григорию Ромодановскому и Долгоруким прочно, сильнее чем любовь Софьи, связала его с Милославскими.
Борис Алексеевич Голицын днями пропадал в своих кремлевских хоромах, недалеко от царского дворца. Там же часто бывал и Иван Кириллович, и Никита Моисеевич, и даже сами ближние царицыны бояре — Стрешневы. Туда в импровизированный штаб нашей партии стекались все сведения о настроении в городе и полках. Конечно, полноценной систему влияния назвать было трудно. У Майора было от силы пара месяцев для её внедрения и развертывания. Благо и донор его об этом же заботился и послухов среди стрельцов и прочего низа прикармливал. Он убедил само правительство начать розыск среди стрелецких полковников, опережая требования бунтовщиков и сдерживая недовольство. Подбиваемые его подсылами стрельцы требовали себе исключительных привилегий против посада, при этом "забывая" о солдатах. В посаде люди БАГа умело тревожили тем, что стрельцы себе льготы выбьют, а посад за то мошной страдать будет. С большим трудом удалось Милославским и Толстым сформировать "тревожное" большинство против Нарышкиных. Им во многом помогло то, что царица не все, что советовал БАГ и старший из её братьев, стремилась претворять в жизнь. Нерешительная, еще не опытная во власти, она с нетерпением ждала прибытия из ссылки своего опекуна и старого друга. Масла в огонь думского раздражения подливал старый Кирилл Полуэктович, более остальных требуя к себе особого уважения. В результате всех этих маневров, как и в нашем мире партия Петра проглядела начало бунта и была захвачена им врасплох. Восстали именно те полки, где у БАГа не было ещё своих ушей и уст. Так же как и у нас, они решительным штурмом овладели Кремлем и стали диктовать свои условия. Много надежд питали попаданцы на вселение в Софью и ВВГ темпонавтов из будущего, но и эти надежды оказались напрасными. Только помешали пустыми ожиданиями и основанной на них малой активностью в противодействии планам Милославских. Утром 15-го мая ситуация оказалась почти так же запущена, как и в нашей истории. Смерть многих примкнувших к лагерю Петра бояр, включая самого Артамона Матвеева, главу Стрелецкого Приказа князя Долгорукого с отцом и одного из самых уважаемых в думе воевод — Григория Григорьевича Ромодановского, поставила планы попаданцев на грань катастрофы. Как ни странно помог вселенец в Петра. Его глупый, неожиданный ни кем поступок — беседа с Софьей и предложение почетной капитуляции, как ни странно, возымели отрезвляющее действие на бояр. Растерянность думы закончилась вместе с речью царя, тогда ещё не ставшего младшим, а стрельцы были удоволены оперативно выплаченным жалованием. БАГу оставалось только вложить в голову двоюродного брата идею наложить дополнительные поборы для стрелецкого войска на посад. Хованский поняв, что его авторитет в полках стал падать, после неудавшегося демарша старообрядцев уговорил Милославского физически ликвидировать конкурентов на трон и влияние. А заодно с пожаром дать повод расправиться с Зотовым и прибрать устроенные им заводы под себя. Испортило игру Таратуя то, что Пётр оказался способным спать частями и успел ускользнуть от огня еще до того как тот охватил весь дворец, да ещё чрезмерная въедливость нового главы Сыскного приказа — князя Ромодановского. Собранных улик оказалось для думы достаточным, чтобы растеряться и не оказать сопротивления, когда младший царь наладил Таратуя в аккурат на стрелецкие копья. С тех пор установилось фактическое полуторавластие. Финансы, внешняя политика и войско оказались под контролем Милославских, но и сторонников Нарышкиных в главе приказов и в думе оказалось достаточно, чтобы не дрожать за свою безопасность. Впрочем, полного контроля над казной родня Софьи по матери не получила. Главой Приказа Большой казны, ведавшего за сбор бюджета, так и остался Василий Федорович Одоевский. Сын его Яков по возвращении из Ухты с бочкой нефти стал судьей в приказе Большого дворца, который обслуживал расходы непосредственно царской семьи. Многие из их родственников так же были назначены по приказам: тесть стал в Хлебном, младший брат в Мытную избу, другие менее близкие по роду люди поверстаны по прочим должностям так или иначе связанным со сбором и распределением средств.
Эта система сдержек от всевластия Милославских позволяла проталкивать через согласование с Софьей финансирование моих начинаний. Сейчас позиция ВФО не позволяла Милославским полностью подмять под себя Думу, как ранее не позволила Матвееву перехватить управление. Страстное мое желание провести дотошный аудит приказа Большой Казны разбилось о мнение рассудка, что именно это будет смертельно опасным мероприятием. Как старина Флинт боялся одноного Сильвера, так Одоевского и поддерживающих его бояр боялся и Василь-Василь, и старик Милославский. БАГ от такой авантюры отговаривал меня особо страстно, не желая ломать хрупкий лед взаимного доверия между ним и ВФО-ом, сложившийся после ссылки Ивана Нарышкина и пострига царского деда.
Все это я понял после ночного рассказа Майора. Заново переживая события долгого дня и затянувшегося вечера, я незаметно для себя уснул.