Государево дело
Шрифт:
– Здравствуй, царь православный! Что-то ты зачастил к нам.
– И тебе не хворать, матушка.
– Помолиться желаешь?
– Где Алёна?
– Что?
– Что слышала, Ксения Борисовна! Где Алёна Вельяминова?
Игуменья нахмурилась, как всегда, когда я вспоминал её мирское имя, но тут же взяла себя в руки и почти участливо спросила:
– Что, Ваня, подвел девку под монастырь?
– Где она? – перепросил я, игнорируя упрёк.
– Нет её здесь!
– Врёшь!
– И повернулся же язык, невесте Христовой такое сказать, – укоризненно покачала головой Годунова.
– Где она,
– Ушла.
– Как? Куда?
– Не знаю, Ваня. Я ей лишь сказала, что не приму на послушание. Всё одно ты ей покоя не дашь, и заберешь отсюда, а коли станем упорствовать, так с тебя станется обитель по камушку разнести!
– Господи, за что же мне это? – тяжело опустился я на скамью и, сняв с головы шапку, бросил её на стол.
– Сам, поди, знаешь, – бесстрастно отвечала монахиня. – Ведь ни одной юбки не пропустил на пути своем. Вот и наказал тебя Господь.
– Делать ему больше нечего, как за каждым прелюбодеем следить, – проворчал я в ответ на обвинения. – К тому же, тебе ли не знать, что не такой уж я и греховодник. Ты ведь у меня не один день в лагере скрывалась, покуда я Машку искал!
– Скажи ещё, что у тебя мыслей греховных в ту пору не было?
– Мало ли, – усмехнулся я. – Это же только мысли.
– Ещё хуже!
– Ладно тебе, – примирительным голосом отвечал я, и поспешил перевести разговор на другую тему. – Представляешь, а ведь Мария знает, что ты её мать!
– Сама догадалась, или подсказал кто?
– Хуже. Подслушала вас с Алёной.
– Вот егоза!
– Ага, большая уже совсем. Скоро заневестится, вот тогда хлебнем с ней лиха.
– Господь не без милости.
– Ну-ну. Слушай, Ксения Борисовна, ты вправду не знаешь, куда Алёна направилась?
– И знала бы – не сказала. На что она тебе? Смущаешь только девку. Ты ведь женат, и дети есть!
– Вот-вот.
– Погоди-ка, а ты не для того ли царицу Катарину в православие перейти заставил, чтобы к нам в монастырь спровадить?
– Да ты что! – искренне возмутился я. – Как тебе такая мысль в голову пришла? Я всё-таки – рыцарь!
– Довелось мне вашего брата-рыцаря повидать. Та ещё – сарынь! [20] Дочку-то, зачем перекрещивал?
– Странный вопрос от православной игуменьи. Или ты не рада, что она к истинной вере пришла?
– Было бы чему радоваться, Ваня! Бог един, он бы и без того невинную душу своим заступничеством не оставил. А вырастет царевна – намается. Православных принцев не водится, а за лютеранина тебе теперь ей не выдать.
20
Сарынь – то же что и сволочь.
– Хоть ты душу не трави! Переиграл меня Филарет, что тут скажешь.
– Струсил?
– Полегче, царевна! – огрызнулся я, но потом вздохнул и добавил. – Не того я испугался, что ты думаешь. Смерти, видит Бог, не боюсь, сечи тоже. А вот что придется кровь пролить у своих… своих, понимаешь?! И ладно бы, бояре взбунтовались, всех бы тут же посёк! Ни на возраст, ни на заслуги прежние не поглядел, а вот мужиков да баб простых с иконами не смог. Хреновый из меня царь, правда?
– Как ты вообще допустил, чтобы его выбрали?
– Получилось так. Можно сказать – Его воля!
– Любите вы свою слабость, жадность и глупость Божьей волей прикрывать! Я, поначалу, думала, что как только патриарха выберут, так я в ноги упаду и вымолю, чтобы меня в глушь отправили от мира подалее.
– А теперь что же?
– А теперь решила, что буду ему и прочим, как бельмо на глазу! Пусть смотрят на меня и вспоминают подлость свою.
– Пристыдить хочешь?
– Стыда там отродясь не бывало, как и совести. Но хочу!
– Быть по сему. Пока жив, не дам тебя выслать из Москвы.
– Спасибо, государь. Только куда Вельяминова бежала, все одно не ведаю.
– Зачем она тебе?
– Люблю я её, Ксения. Понимаю, что вместе нам не быть, но не могу иначе. Как наваждение какое-то!
– Странный ты, Ваня. Однако если вправду любишь – найдешь. Сердце тебе подскажет. А теперь ступай. И так уже покой обители нарушил.
Оставив игуменью, я спустился вниз и остановился в нерешительности. Возвращаться домой в Кремль не хотелось, а больше идти было и некуда. Разве что в Стрелецкую слободу, но вскоре все узнают, что я там, прискачут ближники, за ними придворные. И все вернется на круги своя. Льстивые улыбки бояр, состарившаяся жена, дети, выросшие без меня, и дела-дела-дела.
Кляузы, доносы, челобитные. Причем, большинство из них можно было решить на месте, не доводя до высших инстанций, но куда там! Всё в Москву, всё пред светлые очи…
Обычно, когда я посещал монастырь, за мной табуном ходили сопровождающие лица или свита. Однако на сей раз я остался совсем один. Сопровождающие меня охранники дожидались за пределами обители, а игуменья никого озадачивать не стала. Может обиделась, а может ещё чего. Пока я общался с ней, день подошел к концу и начало смеркаться, да к тому же еще поднялся ветер. Почему-то у ворот никого не оказалось, и даже в надвратной церкви не было видно ни огонька. Наверное, мне следовало найти своих охранников и вернуться назад в Кремль, но в моей голове продолжали звучать слова Ксении Годуновой и я отчего-то воспринял их как руководство к действию. И я пошел.
Ветер всё усиливался, но я упрямо брел вперед, пока не уткнулся в чей-то ветхий забор. В ноздри отчетливо пахнуло дымом, значит, где-то рядом топится печь, а это означает, что здесь живут люди и есть возможность укрыться от непогоды. С трудом добравшись до крыльца небольшой избушки, я постучал в неё.
– Кого это нелегкая принесла в такую непогоду? – раздается совсем рядом скрипучий голос.
– Пустите путника, – хрипло попросил я хозяев, и моё сознание померкло.
Не знаю, сколько времени я находился в беспамятстве, но, очнувшись, понял, что сижу у русской печи, в которой весело потрескивают дрова и мне тепло! Оружия нигде не видно, но мне отчего-то нет до этого никакого дела. Главное, что я жив, а там посмотрим. Сзади раздается скрип двери, тянет холодом из сеней. Видимо, хозяева вернулись. Надо бы поздороваться, но как только оборачиваюсь, слова застревают в горле. В избушку вошла женщина… скорее старуха… очень древняя старуха. И внешность у неё – ну вылитая Баба Яга! Причём, та, что играл Георгий Миляр в сказках Роу, по сравнению с этой – просто душка!