Государевы вольнодумцы. Загадка Русского Средневековья
Шрифт:
Стремление Захарии Скары переехать в Москву тоже вполне объяснимо. Захватив Крым, турки стали вытеснять с полуострова всех «неверных», а Черное море объявили «девственным», то есть недоступным ни для каких судов, кроме турецких. И хотя караимы держались в Крыму дольше генуэзцев, для них тоже наступили тяжелые времена. Очевидно, что у Скары не сложились отношения с турками (в одном из писем русский посол в Крыму называет его «турьскому султану великим трубником»), что и заставило его искать новую родину. Как человек практического склада он вряд ли решился бы переехать в совсем незнакомую ему страну, далекую и почти недоступную для иностранцев. Следовательно, он уже имел опыт общения с русскими (а как мы помним, в 1470 году Захария Скара уже пытался обосноваться в Новгороде), и теперь он мог повторить попытку, но уже в Москве. Возможно, Скара знал, что его новгородские
Но все это будет много позже, а пока вернемся в Крым, где русское посольство продолжает нести бремя «дружественного пленения». Здесь и состоялась знаменательная встреча Федора Курицына и Захарии Скары. Таманский князь уже вел переговоры о переезде в Московию и просто не мог упустить возможность через того же Кокоса познакомиться с главным русским дипломатом. В свою очередь жадный до знаний дьяк Курицын, изнывавший от вынужденного безделья, был, бесспорно, рад общению с таким незаурядным человеком как Захария Скара.
Можно только догадываться, о чем говорили Федор Курицын, Захария Скара, Хозя Кокос и Мартин Былица под шум черноморского прибоя. Круг их интересов был огромен: политика и философия, религия и науки, искусства и торговля, и, конечно же, каббала, к которой все они питали глубокий интерес. В лице московского дьяка Захария Скара наконец нашел человека, который мог вместить в себе мудрость каббалы и повести за собой других прозелитов.
…Крымское пленение русских дипломатов продолжалась более года. Только поздней осенью Менгли-Гирей с разрешения султана отпустил московитское посольство. В своем багаже Федор Курицын вез не только дипломатическую почту, но и целую библиотеку книг еврейских авторов по логике, астрономии, астрологии и другим наукам, переведенных с иврита на славянский язык. Это были «Слова логики» Маймонида, «Тайная тайных», уже известный нам «Шестокрыл» Эммануэля Бен Яакова Бонфиса, астрологическая книга «Лопаточник», «Книга Даниила» и апокрифическая книга Ханоха (Еноха), а также сборник еврейских праздничных молитв, так называемая «Псалтырь Федора Жидовина».
Федор Курицын возвращался на родину другим человеком. Уезжал он образованным русским, назад ехал настоящим европейцем. Его религиозные устои, сильно поколебленные во время пребывания при дворе венгерского короля, под влиянием крымских встреч окончательно рухнули.
Глава 6. Новая Москва
Государство все нам держати.
Вернувшись после длительного отсутствия в Москву, Федор Курицын обнаружил здесь разительные перемены. Большое село с обветшавшим детинцем на глазах превращалось в настоящую столицу. В Кремле под руководством итальянских архитекторов Аристотеля Фиораванти, Марка и Антона Фрязиных шло бурное строительство. Уже красовался Успенский собор, спешно возводилась Грановитая палата для торжественных приемов и пиров. Новые башни и высокие, облицованные красным кирпичом стены придавали Кремлю грандиозный размах и величественную суровость.
Появились и новые территориальные приобретения. После вынужденного бегства Михаила Тверского вечный соперник Москвы — Тверь — превратилась в ее покорную вотчину. Прирастала Россия и на западе. Соблазненные московскими посулами, православные русские князья меняли литовское подданство на русское.
Перемены коснулись и дворцового обихода. На смену патриархальной простоте прежних московских князей пришли византийская пышность и сложный церемониал, которые должны были явить всему миру величие нового русского государства и его правителя.
Еще одна новость — появление «молодого двора» вокруг наследника престола Ивана Ивановича. Сам наследник светской жизнью интересовался мало, предпочитая ей охоту, а все придворные хлопоты он перепоручил жене Елене, прозванной на Руси Волошанкой. Красивая, образованная, свободная в обращении Елена никак не походила на московских теремных затворниц, не смевших поднять глаза при посторонних, а легкая и непринужденная обстановка
Но за внешним обаянием Елены Волошанки скрывались политичный ум и трезвый расчет. Честолюбивая молдаванка в будущем видела себя настоящей государыней, вместе с мужем управляющей огромной страной. Ее «молодой двор» со временем должен был стать правящей элитой страны, и многие дальновидные придворные заранее стремились попасть в число избранных.
Федор Васильевич Курицын вошел в ближний круг Елены Волошанки одним из первых и вскоре стал в нем ключевой фигурой. Елена питала к посольскому дьяку особое доверие, памятуя о роли, которую он сыграл в ее браке. К тому же скучавшей по европейской жизни дочери валашского господаря блестящий дипломат казался истинным европейцем. Помимо личных симпатий их связывали политические интересы, а также общие враги, в которых тоже не было недостатка.
Звезда Федора Курицына все выше поднималась на придворном небосводе. Вскоре он становится не просто советником, а наперсником, ближайшим сподвижником Ивана III. «Державный во всем его слушался», — писал современник. Курицын снаряжает посольства, организует династические браки, подписывает важнейшие указы, а среди прочих — указ о главном символе государства — двуглавом орле, позаимствованном у Габсбургов (а не в Византии, как принято считать. — В.С.). Все важные переговоры государь вел только в присутствии Федора Курицына. Императорский посол Поппель, приехавший соблазнять великого князя королевским титулом, настойчиво просил об аудиенции с глазу на глаз, но Иван Васильевич согласился говорить с ним только в присутствии своего фаворита, который должен был записывать все, что будет говорить иноземный посол.
Причина стремительного возвышения Курицына объяснялась не только его талантами, но и политической конъюнктурой. Страна, еще недавно отчужденная от западного мира, теперь мало-помалу сближалась с Европой, заимствуя достижения передовых стран. При дворе во множестве появились иностранные специалисты: инженеры, архитекторы, дипломаты, горные мастера, врачи. Вместе с иноземцами проникала в Россию мешанина чужих обычаев, языков и религий. Образованный и учтивый посольский дьяк должен был продемонстрировать иноземным послам новое лицо Московии. Выражаясь современным языком, Федор Курицын отвечал за «международный имидж» великого князя. Ивану Васильевичу очень хотелось показать иностранцам, что он ничем не хуже европейских монархов. Правда, иногда любезная улыбка вдруг сползала с его лица и сменялась жестоким оскалом. Страшная история разыгралась вокруг немецкого врача Антона, который не сумел вылечить сына татарского царевича Данияра, и тот умер. Разгневанный великий князь велел выдать врача головой татарам-родичам. Иностранная колония во главе с архитектором Фиораванти пыталась спасти Антона. Они собрали крупную сумму денег для родственников умершего, и те соглашались помиловать немца, но этому воспротивился великий князь. Он приказал татарам казнить врача, и те «зарезали его под мостом как овцу», говорит летопись. Собранный иностранцами выкуп государь забрал себе, а столько сделавшего для него Аристотеля Фиораванти, который посмел возмутиться и пожелал уехать из России, велел ограбить и запереть в доме казненного лекаря. Это вызывало настоящую панику среди иностранцев, и властям стоило немалых трудов замять эту историю, чтобы предотвратить массовое бегство иностранцев из России.
Великий князь подолгу беседовал с Курицыным наедине. Повествуя о европейских делах, о новых веяниях в политике, науке, искусствах, Курицын не скрывал своих еретических убеждений. Он во все корки бранил Русскую православную церковь, представляя ее главным препятствием на пути России в новую Европу. Вряд ли столь опытный царедворец, каким был Курицын, посмел бы вести такие крамольные речи в присутствии православного государя, если бы не был уверен в том, что они будут восприняты благосклонно. И действительно, великий князь внимал этим откровениям вполне сочувственно. Так же охотно слушал государь и рассуждения об астрологии Мартина Былицы, пытаясь угадать в них свою собственную судьбу.