Государи Московские. Святая Русь. Том 2
Шрифт:
Василий грыз пряник, засохший так, что и зубы скользили по нему, смахивая невзначай набегавшие слезы, и впервые с отчаянием и тоской думал о доме. Таким его и застал Данило Феофаныч, неслышно подступивший сзади и, глянув на грамотку, тотчас понявший состояние княжича.
– Не сумуй! По осени воротим и к дому! – Высказав, помолчал, прибавил: – Купцы вон по году и больши тута, в Орде, а тоже дома у них семья и дети малые…
Василий хотел возразить, не смог и, сунувшись лицом в грудь старику, прижимаясь к твердым пуговицам выходного боярского опашня, разрыдался. А Данило только оглаживал вихрастую русую голову наследника Московского стола, приговаривая:
– Ну, будет,
Вечером, когда все уснули, старый боярин, отложив тяжелую книгу, которую читал вечерами, как уже не по раз, подошел к ложу отрока перекрестить, прошептать молитву. Но Василий, как оказалось, еще не спал. Сонно улыбнувшись, протянул горячую со сна руку, охватил пальцами шершавую твердую ладонь боярина и потянул – положить себе под щеку.
– Спи, чадо! – прошептал Данило. Горница полнилась храпом бояр и послужильцев, не хотелось кого-то будить громким зыком. – Спи!
– Дедушко Данило! – тихонько позвал отрок, удерживая его за пальцы. – Дедушко Данило, а я теперь, как мой деда умер, наследник буду ему, да? На Нижегородском столе?
– Спи! – повторил, усмехнувши, боярин. – Тамо и окроме тебя… – Не кончил, задумался. Княжич уже опять провалил в молодой безоглядный сон, а боярин все стоял над ним, покачивая головой. «Одначе!» – токмо и вымолвил, а думалось многое. «Князь растет! Под рост княжеству! Кабы нам осильнеть, дак без Нижнего никак нельзя! И Дионисий ныне тому не помеха! Ежели зайдет митрополию, на место Пимена…» Еще раз вздохнул боярин, глянул на раскинувшегося во сне паренька уважительно: этому, поди, толковать иное что и не придет, сам поймет! Худо, что Свибл не торопит родителя с выкупом. Поди, свой какой умысел блюдет? «Не боись, Василий, не выдадим тебя, хоша и Федьке Свиблу!» Поворчав про себя, Данило Феофаныч убрал книгу «Мерило праведное» и, перекрестясь на образа, отправился спать.
И так оно шло до осени. Тохтамыш уходил в поход на Хорезм, с успехом ли, нет, толковали наразно. Только к весне вызналось, что вернувшийся из Персии Тимур выбил из Хорезма Тохгамышевых воинов, многих попленив, мало кто и воротил назад. Далекий Железный Хромец оказывался сильнее молодого монгольского хана!
Сдавшись, уехал наконец из Орды Михайло Тверской. Москвичи, почитай, выиграли спор с Тверью. И Нижний был передан Борису Кстинычу, а не Семену с Кирдяпою, ворогам московского князя… Потихоньку разбегались, уезжали на Русь бояре и дети боярские, что прибыли вместе с Василием, увозили своих холопов, и кучка людей вокруг московского княжича все больше менела и таяла. И только когда потекли серо-серебряные потоки метелей среди рыжих осенних холмов, и крепкие забереги сковали волжские ильмени, и режущий холод степей, несущий ледяную пыль, смешанную с песком, не давал открыть глаз и леденил руки, прояснело, что отпускать Василия домой хан не намерен, оставляя княжича у себя в заложниках на неведомый срок…
Дул ветер. Мглистою чередою шли облака. Василий, недавно лишь уведавший о своем плене, ехал верхом, грея руки о шею коня, и, почти не размыкая ресниц, вглядывался в тяжелый, стонущий на разные голоса вьюжный сумрак. В душе у него было взрослое, глухое отчаяние, и что делать теперь – он не знал.
Глава вторая
Иван только тут, в Сарае, понял, что значит дорожная княжая служба. Чистить коней, молоть ручными жерновами сырую рожь, собирать плавник на берегу, дров ради, возить, а то и носить на себе припасы с рынка, ходить с водоносами, исполнять, не разбираючи, и воинскую,
С княжичем Василием виделись они, почитай, кажен день, да что толку! Позовет когда: «Эй, кметь!» Прикажет одно, другое, на все попытки заговорить али рассказать што лишь отмотнет головой. Грехом, не раз и каял, почто ввязался в эту каторжную работу! Стоял бы нынче на стороже у Фроловских ворот в Кремнике, а сменясь, в избе молодечной, наевшись сытных мясных щей с кашею, резался в зернь али в шахматы с сотоварищами… А и косить в княжьих лугах за Московой-рекою было бы не в труд, не сравнить со здешнею морокой! О жене, о сыне токмо и вспомнить ночью когда…
Веселых женок, что на базаре, позвякивая браслетами и начернив брови, зазывали охочих гостей, так и не отведал ни разу, не было серебра, а там у них клади диргем и не балуй! Раза два, торопливо озираясь, ночью, под забором, а то в кустах обережья любился с местными рабынями из русских полонянок, что, с тоски холопьей, хоть такой были рады ласке, принимая в объятья, по говору хотя, своего, русича, а не татарина бритого. Одна из них, отдаваясь ему молча, бесстыдно, сцепив зубы, потом долго плакала, упав в колени Ивану лицом, просила: «Увези отселе! Куды хошь! Рабой буду! А то и брось, да хоть до родины довези!» И он долго утешал, объяснял, что в себе не волен, слуга при княжиче, а княжича и самого невесть, отпустят ли ищо из Орды! А она все не верила, трясясь в рыданиях, упрекала: «Все вы такие, мол, кобели, на один раз! – Потом встала срыву, отпихнувши Ивана локтем. – Уйди!» – почти выкрикнула, когда он попытался ее догнать, объяснить… Тем и кончилась эта его короткая любовь… Да и что бы он мог! Что он мог! Лучше уж те, рыночные, что за серебряный диргем…
С княжичем выезжали за город. Глядели, как по степи, сминая траву, вздымая тучи бурой пыли, движутся неисчислимые стада, рысят на мохнатых низкорослых лошадях степные воины, словно рождаясь из травы, и чуялось: надорвись, Русь, собери всех, кого можно собрать, разбей в новой Донской битве эти неисчислимые полчища – и тотчас выстанут, придут откуда-нибудь из-за Камня, с далекого Алтая, с Иртыша, новые и новые воины, и нет им ни конца ни края. А комонные шли и шли, гнали быков, гнали овец – ходячий корм воинов, скрываясь муравьиною чередою за далекими барханами. Тохтамышева рать двигалась на Хорезм.
Ночью степь озарялась кострами, чадил кизяк, тек медленный говор тысяч людей, топотали кони. От обилия конских табунов, разгоряченных тел тек ночами по земле знойный пахучий ветер…
С Васькой они столкнулись нежданно-негаданно. Не чаяли оба. Васька, отправляясь в поход, заскочил в город проведать кое-кого да и налетел на Ивана. Оба замерли враз, вгляделись, веря и не веря. Потом дружно и молча спрыгнули с седел, хоронясь за спинами коней, крепко обнялись, не сдерживая слез.
– Как ты?
– Ты-то как? – Торопливо сказывали друг другу домашние вести.
– Лутоха жив?
– Детями осыпан! Крестьянствует! То-то обрадеет теперь! На Русь когда мечтаешь? Брат-от ждет!
Васька отемнел ликом:
– Не ведаю, Иван! Служба, вишь! Десяток кметей под началом ноне! – Бегло усмехнул собственной выхвале.
– И не тянет?
– А! Не спрашивай! Не ведаю теперя, коли вернусь, чем и заняться на родине! Ото всего отвычен!
– Как чем? В дружину княжую возьмут! Да и толмачить можешь! Разве што… Женку-то не завел?