Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина
Шрифт:
В 1918 г. антисоветское правительство на Дону, в казачьем районе, на самом деле приняло декрет, законно санкционировавший депортацию индивидов, не принимавших его программу. На соседней Кубани антисоветская законодательная власть (Рада) зашла так далеко, что обсуждала меры по удалению всех неказаков. Один делегат даже предложил их всех «поубивать»{428}.
Выступление этого казачьего депутата наводит на мысль, что «белые» тоже практиковали «профилактику насилия элементов», считавшихся зловещими или вредными. Евреи были «микробами» или «бациллами», большевизм — «социальной болезнью». Благодаря многим существующим трактовкам применение «белыми» насилия было не «необдуманным», но прекрасно структурированным. Разумеется, антисоветские движения прилагали гораздо меньше усилий, чем советские, пытаясь выразить значение их действий в текстуальных формулировках. Тем не менее вполне ясно, что использование насилия не было произвольным или случайным, но преднамеренным. Можно было бы провести здесь аналогию с немецким добровольным корпусом (Freikorps), который также вышел из хаоса конца войны. Идеология добровольного корпуса представляла собой скорее этику и стиль, чем связную доктрину, и все-таки это была идеология{429}. Трудно вообразить, что уничтожение евреев в годы Гражданской войны, составившее, по некоторым данным, 150 тыс. убитых, смогло свершиться без какой-либо идеологии — и, особенно, страшна связь, проведенная между евреями и коммунистами{430}. Антисоветские командиры и пехотинцы полагали, что знают, кто их враги, равно как полагали, что знают, как им поступить с такими врагами. Белые командиры с пристрастием допрашивали военнопленных, отбирая тех, кто казался им нежелательным и неисправимым (большевики, евреи, балты, китайцы) и впоследствии расстреливали их группами — этот процесс белые называли «фильтрацией»{431}. Один служащий «белой» контрразведки объяснял, почему его органы так часто прибегали к расстрелу: «то, что вредно, никогда не может быть полезно», и в таких случаях «лучшее лечение — хирургия».
Конечно, он считал евреев наиболее заслуживающими такого «хирургического» вмешательства{432}. Этот служащий понимал свою задачу в духе политики населения: он полагал, что защищает общество от тех индивидов, которые могли его заразить.
«Белые» командиры точно так же верили в положительные результаты политики населения. Глава штаба Врангеля генерал-майор Махров, выпускник Академии Генерального штаба, подсказал ему в апреле 1920 г., что единственный способ оздоровить Донскую область — это вернуть в нее «самый активный элемент», имея в виду тех казаков, которых эвакуировали в Крым. Предлагая, так сказать, новую колонизацию Донской области надежным и активным казачьим элементом, Махров, предлагал, таким образом, инверсию советской программы «расказачивания» (см. ниже{433}).
Итак, предпосылки и методы насильственных действий существовали задолго до большевистского режима. Преемственность в дисциплинарной сфере и персонале обеспечивала то, что шаблон политики населения перекочевал и в советский период. Например, офицеры Генерального штаба из императорской армии продолжали преподавать военную статистику в советской Академии Генерального штаба{434}. Но тогда Советы использовали «насилие как метод», чтобы структурировать население, согласно модели, преломившейся через призму марксизма. Советская политика, так часто изображаемая самобытной и уникальной по своей преступности и беспощадности, просто смещала ранее существовавшие практики с этнокультурной оси на классовую. Действительно, концептуальная структура политики населения стала так преобладать в советский период, что представление об «элементе», означавшем конкретный и качественно самобытный компонент общества, перешел из чисто административной терминологии в разговорную речь{435}. Однако Советская власть поставила новые цели для использования практик, заимствованных из общеевропейского репертуара. Русская революция произошла в период мобилизации к тотальной войне.
Институты и методы тотальной мобилизации инкорпорировались в общества и правительства других воюющих сторон, но они либо обходились без существующего порядка, либо подчинялись ему, как только заканчивалась война. В революционной России институты и методы тотальной мобилизации стали строительными блоками нового государственного и социально-экономического порядка. По причине особого момента возникновения и характера большевистской идеологии централизованное Советское государство на протяжении своего существования имело очень мало институциональных препятствий для формулировки и насаждения политики. Поэтому революция предоставила новую матрицу для практик, порожденных тотальной войной. Если изначально эти методы разрабатывались против внешних врагов и были предназначены для использования только во время чрезвычайного периода военного времени, то Советское государство существенно преобразовало задачи, для которых применялись эти практики. Государство, преданное делу революции, смогло распространить практики тотальной войны от их былой ограниченной цели ведения военных действий против внешних врагов на новую, более всеобъемлющую и открытую цель: формирование революционного общества.
Большевистский революционный проект дал мощный и оригинальный организующий принцип для политической власти и ее методов социальной интервенции. Изначально советский режим стремился практиковать науку об обществе со всеми вытекающими отсюда последствиями. В 1919 г., в разгар Гражданской войны, Советское государство занялось политикой «расказачивания». Эта попытка ликвидации целого «элемента» населения не была некой защитной реакцией на враждебную группу, напротив, она представляла собой опережающую попытку сохранить казачьи районы для советской власти, отсекая якобы контрреволюционные элементы. Партийный декрет, досконально излагавший эту политику, призывал к методичному использованию «массового террора» и недвусмысленную «тотальную ликвидацию» казацкой элиты{436}. Один местный советский чиновник этого периода высказал мнение, что, если не перебить всех казаков и вновь не заселить Дон переселенцами, советской власти там не будет{437}. В одном политическом обзоре старый большевик высказался, что цель «расказачивания» — «оздоровить Дон», ликвидируя, фактически уничтожая множество казаков.
И одним моментом этой официально провозглашенной политики населения было проведение «аграрно-переселенческой политики»{438}. Как следствие этого декрета было хладнокровно расстреляно до десяти тысяч человек.
Однако через несколько месяцев режим отказался от расказачивания и признал казаков полноправной частью советского населения. Это внезапная перемена наводит на мысль, что опасность представляла не сама конкретная категория. В зависимости от момента такой категорией могли быть казаки, офицеры, бандиты, кулаки или троцкистско-японские агенты. Скорее основной чертой был воспринимаемый шаблон, согласно которому конкретные «элементы» отождествлялись со злом, которое надо устранить, чтобы и сохранить здоровье общества, и преобразовать его в некий идеализированный образ. Таким образом, расказачивание было просто примером всеобъемлющей советской склонности к сотворению образов общества посредством вычитания, равно как и сложения{439}.
Вообще, советские чиновники готовы были изменить профиль населения некоторых регионов, прибегая к тем самым мерам, которые царский режим использовал для создания профиля в первую очередь. В 1920–1921 гг. Советское государство стремилось изменить демографическую ситуацию на Кавказе, сформированную полвека назад по программе имперского режима и нацеленную на изгнание горцев. Теперь, в октябре 1920 г. было принято решение Политбюро об изгнании тысяч казачьих семей как «контрреволюционеров» и переселении на их место горцев. Когда некоторые казачьи станицы в регионе восстали против советской власти, Сталин доложил Ленину, что это восстание просто облегчает депортацию, предоставляя «удобный повод». Словами, удивительно напоминающими размышления Куропаткина в 1916 г., Сталин доказывал, что «сожительство казаков и горцев в одной административной единице оказалось вредным, опасным». В ходе операции советские войска дотла сожгли станицу Калиновскую, полностью «очистили» станицу Ермоловскую и депортировали все мужское население пяти станиц на Север — на принудительные работы. В целом, депортации подлежали девять тысяч семей{440}.
Точно так же, как это было на Кавказе, советская политика в Туркестане была симметрична имперским колониальным мерам{441}. Если царский режим предложил депортировать местных жителей Семиречья, чтобы освободить место для русских переселенцев в 1916–1917 гг., то Советское государство стало депортировать русских переселенцев и менять их местами с коренным населением. Декрет Политбюро от 29 июня 1920 г. изложил политику «земельной реформы», которую следовало реализовать посредством «карательных средств депортации» и «депортации кулацкого элемента». Однако точно так же, как готовящемуся выселению киргизов помешала революция 1917 г., так и решение Политбюро от августа 1920 г. положило конец систематической депортации «русского элемента» из Семиречья{442}.
Если имперский режим широко использовал такие меры в колониальных пространствах и на окраинах империи, то тотальная война и гражданский конфликт распространили их на всю советскую территорию, где такие методы равно использовались как красными, так и белыми. В ходе Гражданской войны Советское государство все чаще пользовалось расплывчатым термином «бандитизм» для криминализации и патологизации политической деятельности. Объединяя в себе политическую оппозицию и криминальное отклонение, это понятие включало в себя тот смысл, что сопротивление — это просто антиобщественное поведение, от которого общество следует оградить. Бандитизм характеризовался скорее не как действие, а как общественное явление. Советские власти стремились не к тому, чтобы восстановить порядок, они скорее понимали свою задачу как борьбу с бандитизмом, в ходе которой надо было «устранить и ликвидировать бандитский элемент». Таким образом, советские чиновники видели в бандитизме (который характеризовался то как «опасная эпидемия», то как «психическое заболевание») симптом наличия более глубинной проблемы: существования зловещих и опасных элементов. Как только симптом бандитизма вскрывал присутствие опасных элементов, требовалась чистка, независимо от того, сопровождалось ли это восстанием или нет.
Поэтому военные операции проводились исключительно для того, «чтобы устранить и ликвидировать бандитский элемент» и «очистить зараженные бандитизмом районы»{443}. План операций ЧК, представленный в ЦК на вторую половину 1921 г., включал раздел «о чистках Самарской, Саратовской и Тамбовской губерний и территории поволжских немцев». ЧК полагала, что главное — это «изъятие всех активных участников восстаний из указанных районов и переброску их в отдаленные губернии»{444}.