Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина
Шрифт:
Победа этнического национализма над династическими, территориальными или конфессиональными формами идентичности требует разъяснения. Представление о национальном разграничении просто как о советской стратегии «разделяй и завоевывай» превращает Среднюю Азию в пассивную жертву имперской интриги. Точно так же представление о создании национальных границ, как о явном приложении этнографических знаний мешает увидеть то, что этнография, навешивающая однозначные ярлыки на каждого индивида в новом Советском государстве, сама была продуктом сложной политики, при проведении которой границы то появлялись, то исчезали. Советское государство было лишь одной из действующих сил этой политики.
Я предлагаю дать более сложную картину политики в Средней Азии, чтобы показать, что русскую/народную и большевистскую/ националистическую дихотомии невозможно объяснить преобразованиями в Средней Азии в первые годы Советской власти. Конфликт
Остановлюсь сначала на интеллектуальном и политическом развитии среднеазиатских интеллектуалов-джадидов, в годы Гражданской войны. Внимательно вчитываясь в некоторые ключевые тексты Абдурауфа Фитрата (1886–1938), вероятно, самого влиятельного джадида данного периода, я стараюсь показать переход джадидов от реформы к революции. Между августом 1917 и летом 1920 г. в риторике джадидов произошло два кардинальных преобразования: их мусульманская идентичность уступила место гораздо более четкому националистическому видению (хотя они так никогда полностью и не расстались со своей мусульманской идентичностью), а былые джадидские увещевания спрашивать указаний у «цивилизованных» европейских наций сменились жесткими антиимпериалистическими настроениями. У этих настроений была своя революционная логика, в которой место класса заняла нация и которая была вполне пропитана духом борьбы с традиционными верованиями и предрассудками.
Однако империя не сдавалась. С момента крушения царизма русские переселенцы старались сохранить привилегированное положение в регионе. К осени 1917 г., в условиях надвигающегося голода, удержание такого привилегированного положения становилось, вполне буквально, делом жизни и смерти. Захват власти Ташкентским Советом был мотивирован кризисом продовольственного снабжения. В первые месяцы своего правления Ташкентский Совет находил разнообразные причины отказывать местному населению в участии в полученной им власти силой оружия. Русские переселенцы, сосредоточенные главным образом в Семиречье, конфликтовали с местным населением начиная с восстания 1916 г.; получив оружие от государства, весь 1917 г. они продолжали мстить. Зимой 1917–1918 гг., когда голод стал реальностью, революционный лозунг «Власть на местах» стал удобным прикрытием продолжающегося кровопролития{462}. Разумеется, русская община раскололась — русские крестьяне Семиречья старались защитить свое зерно и от реквизиций, объявленных русскими горожанами, и от голодающего местного населения, но обе стороны были едины в стремлении отстранить местное мусульманское население от власти. В этом хаосе идеология и политические ярлыки не имели значения, поскольку разные действующие силы стремились защитить свои интересы, создавая порой немыслимые союзы{463}. Но вовсе не таким хотело видеть Туркестан московское руководство, и уже весной 1918 г. оно попыталось вмешаться в дела Туркестана, хотя возможности Москвы навязать свою волю оставались весьма ограниченными, пока в 1920 г. Красная армия не покорила Среднюю Азию. Мечтая революционизировать Восток, большевистское руководство видело Туркестан воротами в Индию и далее. Таким образом, Москва стала союзником среднеазиатских националистов в борьбе против местных русских (переселенцев). Антиколониализм действовал странным образом, сближая центр с националистами-интеллектуалами на окраине. Альянс де-факто между ними был неравным и временным, но все же оставил глубокий след на ходе событий. Внимание к этой политике позволяет нам локализовать конъюнктуру антиколониальной борьбы, глобальную революцию и крах имперского порядка, которые и создали современную Среднюю Азию. Преобразование джадидского взгляда на идентичность заслуживает более пристального внимания, потому что позволяет усомниться в поспешном толковании истории Средней Азии, как истории ее преследования русскими, а также учесть, что джадиды способствовали включению многих сообществ в институты Советской власти.
В более широком масштабе следует уделить внимание голосам с периферии, особенно звучащим не по-русски, чтобы вполне оценить социальные и интеллектуальные преобразования, возникшие в результате крушения русского самодержавия.
Противоречивая революция
Сторонники традиционных взглядов на национальное размежевание, как дело рук русских, почти не обращали внимания на чрезвычайно подвижную политическую ситуацию, сложившуюся в Средней Азии с осени 1917 до лета 1920 г. включительно. Революция решительно изменила геополитическую ситуацию в Средней Азии.
Хотя Гражданская война в России официально не началась до мая 1918 г., военная ситуация в империи была неясной по крайней мере с осени 1917 г. и серьезно подорвала аппарат колониальной державы, сложившийся полвека тому назад. Блокада Оренбурга казачьими войсками отрезала Туркестан от Европейской части России; казаки также долгое время контролировали Семиречье. В Закаспийских регионах умеренные русские социалисты сумели вытеснить советское правительство и сформировали правительство, активно искавшее помощи англичан в Иране. Бухара оставалась под контролем эмира, чью власть только усиливало крушение порядка в России и чья независимость была признана де-факто советским режимом в Ташкенте. Ферганская долина стала сценой множества волнений в деревнях, когда вооруженные русские переселенцы терроризировали местное население, в свою очередь искавшее защиту у вооруженных банд (так называемых басмачей). Южная граница империи впервые после завоевания стала «пористой». Англичане, обеспокоенные тем, как скажется отсутствие политического контроля в Средней Азии на их положении в Индии, сделали три вялых попытки вмешательства в русскую Гражданскую войну в Средней Азии и на Кавказе. Весной 1918 г. Османская империя также одержала на Кавказе несколько побед, тогда как в 1919 г. третья англо-афганская война оставила ситуацию незавершенной. Советская власть установилась в военном отношении только в 1920 г.; до тех пор советский режим в Ташкенте оставался уязвимым.
Когда Ташкентский Совет решил отправить дипломатическую миссию в Иран с целью возрождения торговли, то ее представители сочли разумным захватить рекомендательное письмо от английского агента Ф.М. Бейли, прибывшего проездом в Кашгар, чтобы контролировать важные для Британии дела{464}. Письмо оказалось излишним, т. к. посольство было сразу же по вступлению на иранскую территорию арестовано английскими войсками, а его члены отправлены в лагерь для интернированных в Индии. Точно так же в 1919 г. советский режим в Ташкенте установил дипломатические отношения с Афганистаном, и афганское правительство начало открывать неправомочные дипломатические посольства по всей Средней Азии, что привело в ужас и советские, и британские власти{465}.
Геополитическая неопределенность сопровождалась глубоким экономическим кризисом. К 1918 г. хлопководство пришло в полный упадок, а голод в 1917 г. достиг чудовищных размеров. На протяжении ближайших трех лет голод, сопровождавшие его эпидемии и вооруженный конфликт с русскими переселенцами разорили местное население Средней Азии. Марко Буттино считает, что между 1917 и 1920 гг. местное сельское население Средней Азии сократилось на 23% в основном по причине голода и войны{466}.
Такие травмирующие события произвели глубокие изменения в мировоззрении джадидов. Они приветствовали падение самодержавия как момент освобождения и шанс обрести национальное спасение. Впрочем, надежды на то, что их виды на будущее найдут поддержку в обществе, не сбылись, поскольку оппозиция в обществе за год окрепла. К концу года джадидами овладело отчаяние, т. к. стало ясно, что народу требовалось нечто большее, чем уговоры прислушаться к их призывам к реформе. В то же время крушение конституционного порядка, с которым они связывали свои надежды, сделало положение еще более отчаянным, точно так же, как победа радикализма в России снабдила их новыми моделями изменений. Трансформация геополитического порядка после Первой мировой войны (и выход из нее России) также позволила им представить себе более широкомасштабные изменения, чем мыслилось до сих пор. К весне 1918 г. настроение джадидов в корне изменилось{467}.
Столкновение со старым порядком нигде не было таким сильным, как в Бухаре. Февральская революция в России вселила в джадидов надежду на то, что новый либерально-демократический режим в России заставит эмира приступить к реформам, за которые они ратовали долгие годы. Но эмир превратил эту проблему в вопрос о суверенитете Бухары и заклеймил джадидов как предателей ислама и Бухары. Таков был главный переломный момент в положении джадидов в Бухаре. Гонения превратили их в радикалов; они стали называться младобухарцами и обрели форму политической партии. Осознание того, что реформ от эмира ожидать не стоит, сблизило их с Советами. За три последующих года младобухарцы преодолели огромнейшее расстояние в своей политической одиссее.