Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина

Коллектив авторов

Питер Э. Блитстейн.

Национальное строительство или русификация?

Обязательное изучение русского языка в советских нерусских школах, 1938–1953 гг.

Главными направлениями сталинской «революции сверху» в 1920–1930-х гг. была политика государственного строительства и индустриализации. Логически такая политика вела к созданию однородного в культурном отношении советского населения, и важной основой для достижения этой цели было всеобщее владение русским языком [101] . В связи с этим правительственным постановлением от 13 марта 1938 г. русский язык и литература становились обязательными предметами в советских нерусских школах ^{725} . Но достижение советской однородности посредством русского языка не было сколько-нибудь очевидным. В 1918 г. курс на обучение нерусского населения на родном языке стало официальной политикой. Проводя политику всеобщего образования, сталинский режим не только сохранил обучение в нерусских школах на

родном языке, но и стремился расширить его ^{726} . Уравновесить в школьной программе родной и русский языки оказалось нелегко. Издав постановление об обязательном изучении русского языка, сам Сталин не мог или не хотел объяснить, в чем же должно состоять данное равновесие. В результате изучение русского языка в нерусских школах оставалось на низком уровне, поскольку чиновники от просвещения и партийные бюрократы не могли решиться на изменения для его улучшения.

101

Индустриализация, как утверждает Эрнест Гелльнер, требует стандартного, взаимозаменяемого населения с «общей понятийной валютой». Точно так же правители современного государства заинтересованы в том, что Дэвид Лейтин называет «языковой рационализацией», потому что общий язык для государственных институтов снижает затраты правления и облегчает административную прозрачность. См.: Gellner. Nations and Nationalism. Ithaca; N. Y.: Cornell University Press, 1983. P. 34; Laitin. Language Repertoires and State Construction in Africa. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 9–12; Idem. Identity in Transition: The Russian-Speaking Population in the Near Abroad. Ithaca; N. Y.: Cornell University Press, 1998.

Изучение разработок и проведение в жизнь постановления об обязательном изучении русского языка свидетельствуют о том, что после 1938 г. языковую политику режима в нерусских школах одолевали противоречия и конфликты, и что сама природа советского многонационального государства оставалась неясной для его правителей. Требование русского языка для нерусских детей свидетельствовало о том, что Советский Союз все больше уподобляется унитарному нации-государству, требующему общей культуры своего населения. Продолжать поддерживать нерусские языки означало бы, что СССР сохранит характеристики «империи положительной деятельности», поддерживая самобытные этнические культуры^{727}.

Советские органы образования всегда подчеркивали важность включения русского языка в качестве предмета в нерусских школах. Он был наиболее очевидным общим языком для СССР, будучи самым «развитым»^{728}. Русский язык был, по словам вдовы Ленина, заместителя наркома просвещения Н.К. Крупской, языком революционного народа с большой литературой во всех сферах знания и средством общения среди малых национальностей. Крупская не раз подчеркивала, что до революции только богатые нерусские могли выучить русский язык, тогда как после революции это стало доступно всем^{729}. Знание русского языка было необходимо, если нерусские хотели продолжить образование после школы. Преподаватели нередко сетовали, что именно незнание русского языка особенно мешало нерусским учащимся при получении профессионально-технического или высшего образования^{730}.

Центральные органы образования считали, что за включение русского языка в учебную программу (при необходимости) отвечают местные власти ^{731} . Но требования учить русский язык в нерусских школах во всесоюзном масштабе не было.

Несмотря на все большую централизацию и координацию политики просвещения с начала 1930-х гг., нерусские республики и регионы продолжали издавать собственные учебные планы и программы [102] .

Образцовый учебный план 1932 г. был общим для всех школ, независимо от языка обучения: обучение родному языку с первого класса и второму языку — с третьего.

102

В учебных планах намечалось количество часов по каждому предмету в неделю. В учебных программах приводилось содержание образования. В середине 1930-х гг. союзные республики постепенно начали приводить свои учебные планы в соответствие с учебными планами РСФСР. О советской политике просвещения в 1930-е гг. в целом см.: Fitzpatrick S. Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921–1934. Columbia University, 1995 (Ph. D. diss.).

В большинстве школ вторым языком был русский, но в некоторых школах для национальных меньшинств дети учили язык национального большинства. Например, в Татарской АССР школьники чувашских школ в качестве второго языка изучали татарский ^{732} . Между прочим, в школах Украины и Белоруссии, где обучение шло на польском и немецком языках, а также на идиш, преподавание русского языка начиналось только в пятом классе, поскольку требовалось изучение украинского и белорусского языков [103] . До 1934–1935 учебного года, когда русский язык и литература впервые стали самостоятельными предметами, в РСФСР не было единого учебного плана для всех нерусских школ. Тогда обучение русскому языку предполагалось начинать во втором классе, когда детям было девять лет ^{733} . В 1935–1936 и 1937–1938 учебных годах русскому языку отводилось еще больше времени ^{734} .

103

Почти

все советские преподаватели отказывались от идеи преподавания более двух языков в начальной школе: Давыдов И.О. проблеме языков. С. 28.

Имеется немало сведений, что в 1930-е гг. нерусские органы просвещения сталкивались с серьезными трудностями в преподавании русского языка в школах. На Всероссийском совещании по нацучебнику в апреле 1933 г. сообщалось, что преподавателями русского языка нередко становятся недостаточно подготовленные люди и что выпускники семилетней школы фактически не знают русского языка. Предполагалось, что эти же выпускники станут учителями начальных классов^{735}.

Почти все учителя русского языка окончили институты, в которых обучение велось на родном языке. Учебников и методической литературы не было. Студенты вузов пользовались учебниками для второго и третьего классов^{736}. Некоторые чиновники из центра обвиняли местные власти в «местном национализме», потому что те не уделяли никакого внимания русскому языку^{737}.

Хотя Наркомпрос давно тревожило плохое состояние обучения русскому языку в нерусских школах, решение включить его в учебные программы пришло от высших властей [104] . Сам Сталин поставил на Пленуме ЦК в октябре 1937 г. вопрос о том, чтобы сделать изучение русского языка обязательным во всех советских школах, якобы потому, что в Красную Армию вскоре начнут призывать нерусских солдат. Изменения в законе о военной службе предусматривали отмену освобождения некоторых нерусских национальностей от призыва на военную службу [105] . Такая «армия всего Союза» требовала общего языка. Как сказал Сталин, «у нас есть один язык, на котором могут изъясняться все граждане СССР более или менее — это русский язык. Поэтому мы пришли к тому, чтобы он был обязательным. Хорошо было бы, если бы все призываемые в армию граждане мало-мальски изъяснялись на русском языке, чтобы, передвигая какую-нибудь дивизию, скажем, Узбекскую в Самару, чтобы она могла с населением объясняться».

104

«Наркомпрос» относится к Наркомпросу РСФСР. Хотя в 1946 г. он был официально переименован в «Министерство», я использую это более раннее название.

105

Территориальные части постепенно сократились после 1935 г.; этнические формирования были отменены в 1938 г. См.: Reese R. R. Reluctant Soldiers: A Social History of the Red Army, 1924–1941. Lawrence: University Press of Kansas, 1996. Ch. 1; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 997. Л. 95–96 (Протокол Политбюро 59/95, 7 марта 1938 г., об отмене национальных военных частей).

Сталинская прямолинейная логика немедленно столкнулась с непростой действительностью. «Справлялись в Наркомпросе, — сетовал он — Но ничего ясного мы не могли добиться: где со второго класса начинают изучать русский как обязательный предмет, где с третьего, где с четвертого, а где и вообще не вводили… Ссылаются на то, что закон неясен, распоряжение неясно».

Поэтому «Политбюро» приказало Наркомпросу подготовить закон, который стандартизирует изучение русского языка во всех советских нерусских школах^{738}.

На пленуме Сталин делал упор на практической необходимости для всех нерусских учить русский язык. Но в напряженной атмосфере Большого террора политическая роль русского языка заняла центральное место, так как педагогические причины преподавать его нерусским студентам в официальной пропаганде занимали второстепенное положение.

Действительно, в параноидальной, ксенофобной и все более руссоцентричной атмосфере конца 1930-х гг. решение сделать изучение русского языка обязательным, казалось, говорит о том, что сталинский режим решил проводить политику русификации нерусских школ^{739}. За выступлением Сталина на пленуме ЦК последовала кампания в прессе против так называемых буржуазных националистов, по причине того, что они сознательно саботируют преподавание русского языка в нерусских школах^{740}. Дискуссия на Пятом Пленуме ЦК ВЛКСМ в феврале 1938 г. утрировала тему бесчестного замысла лишить нерусских учащихся всех благ русского языка. В течение 1936–1937 гг., как свидетельствовал представитель Чувашской АССР, вся литература на русском языке исчезла, потому что ее творцы оказались «врагами» или «буржуазными националистами». Один узбекский чиновник утверждал, что со времени провозглашения Советского Узбекистана не было подготовлено «ни одного учителя русского языка для нерусских школ». Любого, кто поднимал этот вопрос, сказал он, называли «великорусским шовинистом»^{741}. Не удивительно, что в такой атмосфере Наркомпрос изначально тяготел к радикальным мерам.

Выступить с законопроектом было поручено комиссару народного образования П.А. Тюркину, недавно назначенному вместо арестованного А.С. Бубнова; последнего, между прочим, обвиняли в том, что он саботировал нерусские школы [106] .

В духе кампании в прессе Тюркин клеймил нерусский «буржуазный национализм» и предоставил немало сведений, которые свидетельствовали о том, что состояние изучения русского языка в нерусских школах РСФСР было почти катастрофическим. Тюркин заявлял, что его предшественники, издав учебные планы, которые «практически исключали обучение русскому языку», годами занимались «вредительством». Когда в 1934 г. русский язык впервые включили в учебную программу, ему отвели «крайне незначительное количество часов (4 часа в неделю в каждом классе)».

106

При допросе Бубнов «признался», что сотрудничал с «буржуазными националистами» в союзных республиках. См. документы о его аресте в: «Верните мне свободу!»: Деятели литературы и искусства России и Германии — жертвы сталинского террора / Сост. В.Ф. Колязин. М.: Медиум, 1997. С. 78–95.