Государыня
Шрифт:
Однако молитва спасала не всегда. Бывало, что по ночам к ней приходили кошмарные сны, со зловещими вещаниями. Ей снились мерзкие чудовища или её приводили на шабаш нечистой силы и там, распластав на колоде, доставали из материнского лона дитя. Она кричала, пытаясь дотянуться до розового тельца ребёнка, и с криком просыпалась. По утрам она выходила к трапезе пасмурная, болезненная. Отец и мать смотрели на неё с тревогой. Иван Васильевич догадывался, что гнетёт дочь, но ни ласковым взглядом, ни словом не разрушал пелену отчуждённости Елены. Он лучше, чем кто- либо другой, знал, какая борьба
Митрополит Симеон, ещё моложавый и крепкий, с умными карими глазами, знал, чего хотел от него великий князь, и увещевал княжну примерами стояния за веру многих славных россиян, вспоминал королеву Франции Анну, дочь Ярослава Мудрого, которая оставалась в православии, будучи единой среди католиков королевского двора. «Церковь чтит её и поныне, как радетельницу за православие и мироносицу королевства Франции», — мягким голосом говорил митрополит Симеон.
Он вспоминал сказания летописей и патериков о княгине Анне Романовой, жене князя Галицко–Волынского княжества Романа Мстиславовича.
— А ещё ведать тебе нужно, дщерь Иоанновна, и о подвиге Елены Ростиславны. Стоя во главе Краковского стола и будучи женой Казимира Справедливого, она не предала веру отцов православных.
— Я постараюсь запомнить твои увещевания, святой отец. Спасибо, что облегчил моё бремя примерами стояния достославных россиянок за веру предков, — покорно отвечала княжна Елена.
Конечно, митрополит Симеон знал и обратные примеры. У королей и королевичей польской династии Пястов были жены–россиянки, которые принимали католичество. Мария Святополковна, жена Болеслава Кривоустого, приняла католическую веру, но осталась истинной россиянкой. Связи с Русью, которыми муж Марии пользовался благодаря ей, были так прочны, что на Руси Болеслава считали русским князем... Но об этом митрополит Симеон не рассказывал княжне Елене, остерегаясь дополнить сумятицу, царящую в душе будущей великой княгини Литовского княжества.
И пришёл день, когда святые отцы добились своего. Елена дала на исповеди слово митрополиту Симеону, что, как бы ни сложилась её судьба в Литве, она исполнит волю государя всея Руси и останется в греческом законе до исхода дней своих. Труднее было привыкнуть к наказу отца: «И хоти будет тебе, дочка, про то и до крови пострадати, и ты бы пострадала, а того бы еси не учинила». Однако и с этим она смирилась и приняла его как должное.
— Я ко всему готова, батюшка. Ты и святые отцы укрепили мой дух. Я ничем не огорчу тебя, родимый, — молвила Елена отцу во время их последней беседы.
Приблизился день расставания с родной землёй. Что-то подсказывало Елене, что она разлучается со всем окружающим её с детства навеки. В стольном граде готовились к празднику Крещения Господня, а Елена в эти дни думала уже о своих последних светлых днях в Москве. Она видела себя в святочные дни на Москве–реке, на Неглинке, где резвилась вместе с потешными, она каталась с гор с сёстрами и братьями,
Крещения, в самый разгар праздника, под несмолкаемые звоны колоколов в Москве появилось великое посольство литовское. Прибыли три пана–наместника: виленский, полоцкий, бреславльский, — с ними некий лях с Волыни, Георгий, и два брата–половчанина — Корсаковичи. Главой над ними, как и в прежние годы, был Ян Заберезинский. В тот же день послы пришли в кремлёвские палаты бить челом государю всея Руси Ивану Васильевичу, дабы получить от него благословение увезти невесту Александра в Вильно.
Иван Васильевич не был расположен к спешке, тем более в торжественные дни празднования Крещения Господня.
— Некстати они явились. Своё Рождество отгуляли, а на Русь прикатили под ногами мешаться в светлый праздник, — сказал сердито государь боярину Василию Патрикееву.
— А ты, батюшка, заставь их помолиться в наших соборах и по православному обычаю. То-то будет им что вспомнить о православии.
— И ты думаешь, что они исполнят нашу волю? — с хитринкой посмотрел на боярина государь.
— Как могут отказаться! За милую душу помолятся, — улыбнувшись, ответил Василий Патрикеев.
И государю захотелось повеличаться, показать послам великолепие русских церковных торжеств, ненароком заставить-таки их помолиться. Бог един, счёл государь, и урона чести послам не будет, как почувствуют благость обрядов, сами потянутся к православию. Не сомневаясь в своей правоте, Иван Васильевич поручил Василию Патрикееву от его имени пригласить послов на богослужение в Успенский собор. Вначале они запротестовали: дескать, это нарушение канонов католичеств, — но боярин был человеком себе на уме и нашёл лазейку к душам послов. Он сказал Яну Заберезинскому:
— Как побываете в главном соборе державы, отстоите службу да помолитесь, так от церкви и от государя-батюшки ждут вас богатые дары. Так уж заведено на Руси, — прибавил для красного словца боярин.
Как уговаривал Ян Заберезинский послов, Василий Патрикеев не ведал, но на другое утро они пришли в Успенский собор в полном сборе, отстояли службу молча и зачарованно. Да и было отчего: послов поразила торжественность богослужения, великолепие храмового убранства и единение душ прихожан и священнослужителей. Пел и молился в храме русский народ.
По мнению Ивана Васильевича, Святое Богоявление, Крещение Господа Бога, не только вносило в души православных христиан благолепие, но и возносило их дух. Сам государь не стыдился слез и плакал от умиления, когда на утрене волшебный хор Успенского собора пел: «Величаем Тя, живодавче Христе, нас ради ноне плотью крестившегося от Иоанна в водах Иорданских». В торжественном пении великий князь слышал и глас Иоанна Предтечи. Он звучал ясно, слова словно сходили с губ у самого уха государя: «Я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нём; я не знал Его: но Пославший меня крестить в воде сказал мне: «На кого увидишь Духа, сходящего и пребывающего на Нём, Тот есть крестящий Духом Святым»; и я видел и засвидетельствовал, что Сей есть Сын Божий ».