Готамерон. Том I. Весна знамений
Шрифт:
Вторая неприятность была связана с добром, но не с тем, которое люди делают друг другу, а с тем, которое наживают. Орвальд как никто другой знал в этом толк. Место за столом в кабинете он занял шестнадцать лет назад, после того, как захворал отец. Оттуда ему пришлось управлять сначала доменом, а после смерти Роберта унаследовать и весь лен. В урожайный год он выручал до ста семидесяти тысяч золотых с продажи злаков, овощей и шерсти. Наибольшей прибылью мог похвастаться лишь барон Мариус, которому были обязаны все городские торговцы. Вот только губернатор был далеко на западе и мог свободно контролировать лишь Готфорд, он же, без преувеличения, имел власть надо всем островом.
Став ленником, Орвальд несколько лет жил в роскоши, набирался опыта, упрочнял власть и боролся с лентяями, но потом времена потяжелели. Земля начала уставать от постоянной уборки. Арендаторы тратили все больше средств, скупая навоз и водоросли, чтобы удобрить почву. Два раза за время его правления случалась засуха. Один раз уже созревшую пшеницу уничтожили жуки-огнекрылы. В избытке плодилась только домашняя скотина, за счет которой его семье и удавалось сводить концы с концами.
Когда десять лет назад истощились серебряные рудники, дела пошли совсем худо. Пришлось урезать крестьянам пайки и ужесточить запрет на помол зерна для фермеров. Подёнщиков каждую неделю гнали со двора без оплаты. Даже арендаторам из числа его родственников приходилось туго. В связи с этим, пять лет назад, Орвальд взял за правило быть щедрым через раз, время от времени сокращая жалование, ссылаясь на плутовство торговцев, засилье бандитов, фальшивомонетчиков, воров, да хоть и на самого Ниргала, лишь бы сохранить содержимое сундуков.
Свой кошель получали только наемники, на мечах которых держалось его крошечное королевство. Простой люд, конечно, роптал и даже называл его «Жирной скотиной», но на то люд и был простым, чтобы бухтеть без толку. Жена тоже не дремала, напоминая о нужде, которую терпели батраки, прежде чем сорок пять лет назад выплеснуть гнев на Роберта. Сам Орвальд всегда об этом помнил, но восстания не боялся. Со дня казни первого на острове мятежника по имени Тайлер, в долине давали о себе знать только его последователи – «муравьи». Остальные крестьяне сидели тихо, а если кто-то пытался брыкаться, приходили наемники и ломали им копыта.
Таким был апофеоз его шестнадцатилетнего господства. Кулаком и хлыстом он правил триста семнадцать дней в году, включая святые праздники; и новое утро в долине, начавшееся с уборки скелетов возле фермы Номара, исключением не стало.
После плотного завтрака Лендлорд тяжелой поступью проследовал в кабинет, располагавшийся в левом крыле усадьбы. Там он сел в укрепленное сосновое кресло с высокой спинкой и позвал мажордома. Правник, как и подобает второму дню магорской недели, начался с вестей.
Расторопный крестьянин по имени Джагинс прибежал тотчас и, поклонившись, встал напротив. Орвальд подтянул тугой дублет с золотыми пуговицами и начал слушать.
– Послание от Ингора, ваша милость. Наш добрый друг просит новый инструмент. Шесть плугов, восемь лопат и три серпа, – вкратце объяснил бородатый мужичок в зеленом джеркине, натянутом поверх потрепанной одежи.
– Ниргал тебе друг! – покривился Орвальд, на дух не переносивший это слово. – Зачем ему столько? У него поля меньше моего двора. Три плуга, два серпа, две лопаты. Так и запиши.
Мажордом энергично закивал. В руках он держал квадратную дощечку, перо и чернильницу на специальном держателе. На дощечке лежали помятые листы, исписанные кривым почерком. Джагинс от большинства крестьян отличался манерой говорить. Тараторил без умолку, словно боялся что-то забыть. Иногда Лендлорду приходилось его прерывать. Делал он это лениво и без особой охоты, приподнимая указательный палец, за которым Джагинс внимательно следил.
– Новость вчерашнего дня. У фермы Годвина видели гримлака! – прочитал следующее донесение мажордом и комично выпучил глаза, изобразив испуг плотвы перед карпом. – А Саргон с Октаном снова жалуются на засилье ополченцев.
– Что там с гримлаком? – переспросил Орвальд, прикидывая, сколько дровосеков погибнет, прежде чем какой-нибудь охотник пристрелит эту тварь.
– Да так… гулял на опушке. Наверное, любовался местными красотами.
– Какой же ты болван, Джагинс.
Мажордом отчаянно закивал. Из всех людей в долине только он был способен на подобные глупости. Мог бы за двадцать пять лет уже понять, что красота окружающего мира и жившие в нем люди интересовали его не больше, чем навозного жука происхождение дымящейся кучи.
– Пусть себе гуляет. В моих лесах какой только мерзости нет. Один склеп на фамильном кладбище чего стоит.
– Скелеты гоблинов там по ночам шастают, – согласился Джагинс, почесав бороду наконечником пера. – Ловкие бестии. Я как-то раз пошел за грибами. Встретил такого. Так он за мной потом добрый час по лесу носился.
– Жаль, не поймал.
– Да, жаль… То есть… Хм… – Мажордом ненадолго умолк, не сразу уловив суть ответа. – Сами знаете эту нечисть. Если кадавр прилипнет, просто так не отстанет. Нехорошо все это. Скоро настоящие покойники будут вылезать.
– Давно уже вылезают. Слышал, крестьяне поговаривают о каком-то рыцаре. Жуткий воин в доспехах по ночам из склепа выходит. Этого еще не хватало. Мои предки, вроде, латы не носили?
– Говорят, почтенный Болдер каждый правник изволил облачаться в боевой доспех. Не зря же его прозвали «Завоевателем».
– Чушь говорят. Мой дед сам никогда не воевал.
– А ну как после смерти захотел? С тех пор как вы продали склеп тому чужестранцу, там много недобрых дел творится. Кто знает, кем он был.
– Болваном! Таким же, как и ты.
Орвальд саданул кулаком по столу. Он хорошо помнил жутковатого старика с бледной кожей, пришедшего к нему пятнадцать лет назад с неким «особым предложением». Это был первый и последний раз, когда его – богатейшего ленника короля, простолюдин заставил сделать что-то против воли.
– А что мне оставалось? – пробормотал Орвальд, с удивлением обнаружив, что оправдывается перед слугой. – За кучу камней с костями он предложил золотые горы, а у отца сундуки стояли пустые.