Готические истории
Шрифт:
Собственно говоря, Колфилд совсем недавно перевелся в – ый пехотный полк из кавалерии, и никто не знал почему, а сам он ничего не объяснял, что сгущало вокруг него атмосферу таинственности.
Что до меня, я завязал с ним дружбу почти сразу по прибытии в гарнизон. Мы жили в соседних бунгало. Это были простые, крытые тростником, беленые холостяцкие домики, с узкой полоской веранды, где вечно крутился слуга – мыл тарелки, выплескивая грязную воду на дорогу, либо чистил лампы и натирал пол керосином.
У каждого из нас был неряшливый клочок двора, отгороженный от других пыльными кустами алоэ, в корнях которых прятались маленькие розовоносые
В первые два месяца, пока я привыкал к языку и людям, у меня было мало работы, а времени в избытке, так что я слонялся по бунгало Колфилда и с интересом изучал его огромную коллекцию шкур, рогов и других охотничьих трофеев, одного вида которых было достаточно, чтобы любой мальчишка, хоть раз державший в руках ружье, позеленел от зависти. Колфилд молча курил в своем кресле и смотрел, как я брожу по его дому, прикасаюсь ко всем его любимым сокровищам, а мою бесконечную болтовню слушал с раздражающей невозмутимостью. Он никогда не приглашал меня и никогда не просил остаться подольше, но странным образом я чувствовал, что мои визиты не были ему неприятны, за исключением одного-двух памятных случаев, когда он пребывал в ужасном настроении и выпроводил меня так поспешно, что я нескоро решился вновь нарушить его уединение.
Его точно нельзя было назвать приятным собеседником, и сейчас, всматриваясь в прошлое сквозь череду лет, отделяющих меня от тех молодых дней, я часто спрашиваю себя, что за странная одержимость заставляла меня столь настойчиво искать его общества. Любопытство и симпатия влекли меня к нему, и мне страстно хотелось, чтобы он хорошо думал обо мне. Я рассказывал ему всякие пустяки о моем доме и семье, читал письма от родных, поверял ему, что дома осталась «одна девушка», и не припомню, чтобы он как-то поощрял мои излияния, разве что порой хмыкал, одобрительно или пренебрежительно.
Он никогда не задавал вопросов и не рассказывал о себе, но была в его поведении какая-то спокойная сила, заставлявшая меня верить, что он никому не раскроет моих тайн, с каким бы неудовольствием он их ни выслушивал.
Колфилд никогда не ходил в церковь. Почти все воскресенья он проводил за городом на охоте, всегда в одиночестве, и возвращался с богатой добычей. Никто никогда не слышал, чтобы он хоть раз пригласил кого-нибудь составить ему компанию, потому что к охоте он относился донельзя ревниво и сходил с ума от злости, если при нем упоминали другого охотника, вернувшегося с чем-то, хоть отдаленно напоминавшим трофей. Казалось, что он считает каждый джил (большой участок болотистой местности) и каждый клочок охотничьих угодий в окрестностях Курваллы своей собственностью.
Представьте, какой гордости я преисполнился, когда он оказал мне великую честь и пригласил на трехдневную охоту.
– Я знаю несколько джилов, – сказал он, – милях в тридцати отсюда. Там должно водиться много уток и бекасов. Я приметил это место, когда охотился на антилоп на прошлой неделе. Я уже отдал все распоряжения и выезжаю в субботу утром. Можете поехать со мной, если желаете.
Нечего и говорить, что я с радостью ухватился за предложение. Колфилд имел репутацию лучшего стрелка в Северо-Западных провинциях. Врожденное чутье указывало ему места, где водится дичь. Охота с ним сулила всем участникам достойную добычу, и, насколько я знал, только меня одного он когда-либо по собственной воле пригласил составить ему компанию.
Вечером в клубе я похвастался этим, и два или три человека разнесли меня в пух и прах. Они бы с радостью отдали собственные уши, чтобы узнать, где находятся эти джилы, но из зависти посоветовали мне остерегаться на случай, если Колфилд вздумает пополнить свою коллекцию особенно крупным трофеем и пристрелит меня в самом начале нашей вылазки.
– Ему все равно, в кого стрелять, – сказал наш гарнизонный врач, бросив взгляд через плечо и убедившись, что Колфилда нет в комнате. – Никогда я не встречал людей с таким скверным характером. Думаю, он сумасшедший.
И он вернулся к своей партии в бильярд, полагая, что этот выпад позволил ему отыграть у Колфилда несколько очков за все те стычки, что произошли между ними и до сих пор терзали самолюбие врача.
Что касается сборов, я полностью положился на Колфилда. Я начал было вносить различные, как мне казалось, полезные предложения, но он попросил меня не вмешиваться; дав понять, что я буду его гостем на три означенных дня, в пятницу он отправил к месту стоянки пару повозок. В них была палатка, в которой нам предстояло есть и спать, провизия и кухонные принадлежности, пара раскладных кроватей, а также несколько слуг, моим же вкладом в сборы стали только постельное белье и носильщик.
В субботу утром мы выехали из гарнизона и, на полпути сменив пони, проделали тридцать миль за три с половиной часа. Наша палатка была натянута посреди так называемых дак-джунглей: островков из чахлых деревьев с толстой, сухой корой – их плоские бесформенные листья шумно хлопали друг о друга, когда налетал ветер.
Место было не самым живописным. Здесь преобладал узар – глинистая почва, перемешанная с магнезией, которая пробирается на поверхность и препятствует росту любой растительности, кроме самой неприхотливой. Кругом простирались болотистые низины, и тишина вокруг лишь время от времени прерывалась нестройными криками больших птиц джила, величественно ступавших по лужам в поисках завтрака – мелких рыбешек.
Здесь Колфилд был совсем другим человеком, нежели в гарнизоне. Он говорил, смеялся и балагурил с видимым удовольствием. Проведя меня сквозь заросли чахлых деревьев, он указал на широкую полосу воды вдалеке, которую лишь изредка прерывали поросшие кустарником островки да темные пятна камышей; на холме слева от водоема виднелись желтые домики индийской деревушки.
Было рано, так как мы выехали до шести утра, и солнце едва прогнало густой туман – клочья его еще висели здесь и там, но быстро рассеивались по мере того, как нарастала жара.
– Не правда ли, чудесное местечко! – смеясь, произнес Колфилд. – За этой деревушкой бекасы должны взлетать с рисовых полей тысячами. Справа здесь есть другой джил и еще один недалеко от него. Увы, мы не перестреляем всех птиц и в три дня, нас ведь всего двое. Пойдемте завтракать, не будем терять времени.
Спустя час, повесив ружья на плечи, мы вышли из лагеря. Позади нас шли слуги, которые несли ягдташи и наш обед.
Мы оба пребывали в добром расположении духа и нисколько не сомневались, что нас ожидает день великолепной охоты. Но увы! Удача от нас отвернулась. Птицы вели себя как шальные без видимой причины, было их мало, и попадались они редко.