Готика. Провинциальная версия

Кубанцев Константин

Дружеских отношений со своими подчиненными Родионов не поддерживал. Наладить таковые не хотел, но… тайные помыслы стоят выше явных – он желал, чтобы именно сегодня и Бабенко, и Стукачев, и каждый, с кем он невольно или по надобности еще столкнется… встретится или распрощается в этот не очень удачный октябрьский день забыли бы о том, как он был зол и встревожен.

– Присоединяйтесь, – повторил вслед за Стукачевым Бабенко.

В больнице пили чаще всего на ходу и не по поводу, а только потому, что было что – коньяка было море. И от этого факта просто не куда было деться. И поэтому угостить жаждущего, налить случайно пришедшему, подарить бутылку дорого коньку за просто так, ему – надо, а тебя – воротит, вовсе не считалось проявлением

щедрости. Источник выпивки – больные – казался не иссекаемым. И хотя навязчивое представление населения о том, что врач за бутылку готов тратить свои время, нервы, силы, здоровье раздражало неимоверно, бороться с этой традицией было бесполезно. Гонорар принимался, а суррогат, который порой попадался, врачи не пили, а использовали в качестве омывателя ветровых стекол.

Иногда Родионов присоединялся. А сегодня – все как обычно.

Он вошел и, улыбнувшись и хлопнув привставшего Бабенко по плечу, плюхнулся на свободный стул:

– Разливай!

Все трое выпили по первой и поставили чашки на стол.

– Проветрить бы, – не приказал, а предложил Родионов, обводя взглядом комнату и задерживая его на экране ТВ.

– Обязательно, – откликнулся Стукачев, вовсе не собираясь что-либо предпринимать, дабы освежить и в самом деле затхлую атмосферу, царившую в тесном помещение, и, перехватив взгляд Родионова, устремленный на экран, и чуть скривив свои губы в неком подобии усмешки, кивнул в сторону изображения: – Полезно послушать, о чем болтают. Познавательно, знаете ли. Все-таки – это наш город! Мне лично не безразлично. А вы как думаете?

–…ипотеку! Каждому – достойное жилье! Понизим цены на бензин! Нефть – своя, родная, – вещал с экрана пророк.

Но Павел, погруженный в свои собственные мысли, уже не слышал ни того, ни другого.

“Или это он, Раздатченко? Или нет? Если нет, то что за тип, мертвый, лежит в багажнике моей машины?”

Сомнения гложили. Павла даже немного затошнило, и он пару раз глубоко вздохнул, стараясь избавиться от неприятного чувства.

– Павел Андреевич, ваше здоровье! – громко сказал Стукачев.

– Похож, но все-таки не он, – тихо пробормотал Павел, будто бы в ответ.

– Кто?

Откуда-то издалека донесся голос Стукачева. Что-то спросил Бабенко. Ему ответил Стукачев и, кажется, снова обратился к нему. Родионов опять его не расслышал. Или не понял.

– Что?

– Кто и на кого похож? – с интересом переспросил Стукачев, внимательно наблюдая за Родионовым.

– А-а.

Они уже выпили по третьей. Родионов с удивлением посмотрел в свою пустую чашку. Со стороны могло показаться, что он не помнит о том, что только что сделал изрядный глоток. Он перевел взгляд на Стукачева:

– О чем ты?

–Вы сказали: он – похож. Кто? – с врожденной настойчивостью стукача произнес Стукачев и еще раз уточнил. – Кто на кого? Наш Губернатор похож…

Он не договорил. Они оба и почти одновременно еще раз посмотрели на экран – нос-уточка занимал половину его поверхности.

Профессиональная небрежность оператора? Нет! Этот ракурс, чересчур крупный план: неприглядный, отталкивающий, есть преднамеренная форма, догадались и Родионов и Стукачев. А Бабенко, продолжая, как в зеркало, смотреться в полупустую бутылку, прикинул в уме – сколько еще придется на каждого.

– Похож на кого?

Неприятный вопрос. Стукачев не сводил с него пристального взгляда, одновременно и подобострастного и ехидного. Родионов передернул плечами. Нет, не отвяжется, обречено подумал он и ответил нарочито вульгарно:

– На клоуна! Ну что ты ко мне привязался!

И со стуком поставив чашку на стол, ткнул пальцем в сторону их виртуального собутыльника:

– Он – клоун.

– А Раздатченко? Претендент номер один? На кого по-вашему похож он? – будто это была игра, моментально отреагировал Стукачев.

Родионов вздрогнул.

– Раздатченко? – протянул он, давая себе время, всего-то несколько секунд, на то, чтобы урежить свой пульс, что, едва Павел услышал произнесенную фамилию, сорвался со старта со скоростью спринтера.

– Вот именно, Разадтченко!

– Не знаю. Похож, не похож? Да какая разница! Он, я думаю, выиграет, – нехотя, не зная, что еще сказать, заключил Родионов, понимая, что сказал лишнее.

С видом хозяина, заглядывая по пути в палаты, прищуриваясь: все ли там в порядке, Павел Андреевич прошелся по отделению и, сделав в конце коридора петлю – там коридор закруглялся и впадал сам в себя, вернулся в свой кабинет.

Несколько человек, терпеливо ожидающих его под дверью уже в течение полутора часов, облегченно вздохнули.

– Всех приму, – бросил он через плечо, поворачивая в замке ключ, – всех. Минут через пять начну, вот только… Сейчас…

Он не договорил. Немного одиночества. Капельку. Вот, что мне сейчас мне необходимо, додумал он мысль, садясь в кресло.

Предстоящие на день дела он держал в своей памяти, дублируя, однако, расписанием. Пометки в ежедневнике о заранее назначенных встречах, и не только деловых, график консультаций и консилиумов, план оперативных вмешательств, что составлялся на неделю, а то и на две вперед: фамилия, диагноз, предполагаемое время начала операции. Он всегда знал, что должен делать в тот или иной момент времени, знал, что нужно будет сделать через десять минут, через час, чем он будет занят через двенадцать часов или, например, ровно в шесть часов вечера. И, конечно, ошибался. Но очень редко. И обычно такая ошибка составляла лишь несколько минут. А вот сейчас Павел поймал себя на мысли, что забыл. Кто-то разом вычеркнул целый распланированный день – день, состоящий из множества мелких эпизодов, каждый из которых имел свои собственные параметры: место, время, внутренний смысл – непременно логически-обоснованный, значительный или несущественный. И вот этот день исчез из его памяти. Как будто и не наступил еще.

“Сначала я должен… – борясь с легким опьянением, он потер виски, честно пытаясь сосредоточиться, и мысленно приказал себе как можно тверже. – Начинай работать, Паша, давай, обязан, а иначе раскиснешь и пропадешь!”

Он посмотрел на часы. Пять минут двенадцатого. Медленно перебирая пальцами, открыл нужную страницу в потрепанном блокноте-ежедневнике.

Глава 6. Сало.

В восемь тридцать этот пациент подошел к запертой двери, встал неподалеку, прислонившись к стене, скрестил на груди руки и принялся ждать. Осунувшейся, серая, с болезненным, не ровным оттенком кожа и тяжелые мешки под глазами, свидетельствовали, скорее, о нездоровом образе жизни, чем о его возрасте. А в общем, во внешности этого человека не было ничего примечательного. Лет сорока пяти. Среднего роста. Не красавец и не урод. Не толстый и не худой. Одет он был в спортивные брюки и потертую куртку поверх клетчатой байковой рубахи, которые не позволяли заключить, пришел ли он с улицы, или был пациентом – аборигеном этого стационара, принявшим больничные правила, как жизненный устав. Словом, незаметный, серенький человечишка по фамилии Сало.

Без одной минуты девять Родионов буквально ворвался в свой кабинет. Тут же выскочил из него. И снова понесся по лестнице, теперь – вниз, оставив дверь приоткрытой.

“Вот подарок! И отмычка не нужна”, – принимая удачу, как должное, почти равнодушно подумал Сало про себя.

Он повел правым плечом, вильнул бедром, меняя центр тяжести туловища, и сделал первый шаг. Выждав еще с полминуты: а не вернется ли Родионов, чтобы исправить свою оплошность и запереть дверь на замок, нет, не вернулся, покрутив тонкой шеей по сторонам и пожав плечами – он-де и сам не понимает в чем дело, говорил этот жест, он в три шага пересек коридор и, оглянувшись в последний раз и убедившись, что никто за ним не подсматривает, бесшумно проскользнул в не запертую дверь!