Говорящие часы. Честная игра. Бей ниже пояса, бей наповал

Саймон Квизенберри собрался умирать. Ему было семьдесят четыре — на четыре года больше срока, отпущенного человеку Всевышним, — и натруженное сердце уже не справлялось, уже начало сдавать. Еще два года назад доктор Викагл давал ему не больше

Пожалуй, еще на месяц его не хватит. Он это знал. Саймон сидел в инвалидной коляске и слушал, как часы отсчитывают время. Тысяча часов в доме, и все они твердят одно и то же: удар — секунда, шестьдесят ударов — минута, тысяча ударов — тысяча секунд… Тик-так, тик-так, тик-так! Время берет свое.

Саймон нахмурился. Дьявол их разрази, эти часы! Он столько в них вложил, а они вместо благодарности предают его. Буквально с каждым ударом. Уходит жизнь. Так быстро!

Часы всевозможных форм и размеров, новые и старинные… Откуда только он их не привозил! Дабы пополнить коллекцию, порой приходилось погружаться в изучение истории. К примеру, вот эти часы — пятнадцатый век. Они принадлежали какому-то кардиналу. А вон те — собственность русской царицы. Еще одни часы — любовницы некоего архиепископа. А вон с теми часами в восемнадцатом столетии отправился на виселицу один пират…

Тик-так, тик-так, тик-так! Тикают напольные часы в углу. В стеклянной горке — крошечные часики, усыпанные бриллиантами. На письменном столе — начищенные до блеска часы из меди; постукивает в них часовой механизм, и каждый час, двадцать четыре раза в сутки, кукарекает петушок — золотой гребешок.

Часы напоминают Саймону о скоротечности жизни. Как мало ему осталось! Взгляд старческих синих глаз останавливался то на одних, то на других. Исхудавшая рука отыскала колокольчик на столике возле коляски…

В комнату вошел лакей. Саймон силился вспомнить, как его зовут, но не сумел. С тех пор как дом стала вести жена сына, Бонита, прислуга у них не задерживается. Лакеи, горничные, кухарки, повара сменялись с такой быстротой, что их лица он даже не старался запомнить.

Саймон исподлобья глянул на того, кто вошел, и произнес вполголоса:

— Останови-ка, братец, часы!

Лакей окинул взглядом комнату:

— Хотите сказать… все?

— Разумеется, болван! — Саймон повысил голос. — Не желаю слышать, как они тикают! Понятно? Все останови!

Лакей обомлел. Ну дела! Его наняли специально для ухода за часами. Тут нужен глаз да глаз! Гирьки подтянуть, а там, глядишь, завод кончился. Но чтобы останавливать — этому его не обучали.

Саймон Квизенберри не стал дожидаться, когда часы остановятся. Багровый от гнева, он выкатился на своей коляске в коридор и жестом подозвал другого лакея:

— Позвони на завод и передай моему сыну, чтобы поторапливался. И пусть Николаса Боса с собой прихватит. И непременно дай мне знать, когда они появятся!

Саймон Квизенберри обвел собравшихся внимательным взглядом и остался недоволен. Узкий круг лиц, проявивших заинтересованность в его делах, пришелся ему не по нраву.

— Может, в том есть и моя вина, — сказал он Эрику, своему сыну, — что ты такой, какой есть, но, имей ты характер, припер бы меня к стенке, а я бы только обрадовался.

Эрику было сорок девять. Атлетического телосложения, он носил костюм из твида либо бриджи для верховой езды и шляпу-стетсон. Настоящий мужчина! Но только на вид. Слова отца заставили его покраснеть. Он бросил тревожный взгляд на свою жену Бониту. Та смотрела на мужа с откровенным презрением.

— Отец, ты несправедлив, — произнес Эрик. — Сам ввел меня в дело, но власти никогда не давал!

— Конечно, не давал, — огрызнулся Саймон. — Будь ты настоящим мужчиной, получил бы власть. Впрочем, у меня для тебя сюрприз. Оставляю компанию тебе. Она твоя. Правда, тебе придется выплатить банку миллион долларов долга.

Эрик Квизенберри прищурился:

— Миллион…

— Вот именно! Миллион долларов. Ровно столько «Часовая компания Квизенберри» задолжала банку. У тебя целых полгода. Сумеешь в конце этого срока убедить банкиров, что ты в состоянии вернуть им миллион — они дадут тебе шанс. Если они решат по-другому — заберут компанию, и тогда придется тебе изучать объявления о приеме на работу. Может, это занятие пойдет тебе на пользу… Бонита, хочешь что-то сказать?

Бонита Квизенберри, вторая жена Эрика, уверяла, будто ей тридцать пять, хотя выглядела она на сорок. На самом деле ей было сорок пять. Рыжеволосая красотка — прямо тигрица. Но о вкусах, как говорится, не спорят. А что касается характера, она была ловкая и изворотливая, как циркулярная пила. Бонита посмотрела на свекра в упор:

— В общем, хочу спросить насчет часов. Знаете, я в восторге от вашей коллекции и думала…

— Ага! — Он не дал ей договорить. — Ты вот что думаешь: если бы не деньги выжившего из ума старика, от этих идиотских часов остались бы одни воспоминания! Разве не так, Бонита? Можешь не отвечать, потому как ты часы не получишь. Они достанутся моему приятелю-греку. Ник, объясни им всем, почему я так решил!

Высоченный, худющий как щепка, оливково-смуглый Николас Бос наклонил голову:

— Потому что только я понимать толк в часы. Я сам коллекционировать часы. И… — он деликатно кашлянул, — у меня есть закладная на все эти часы. Правда, друг мой?

— Да, — кивнул Саймон Квизенберри. — Как-то раз мне срочно понадобились деньги, и Ник, не мешкая, ссудил полмиллиона долларов. А я ему — закладную почти на все часы в доме. Один экземплярчик я себе оставил. Так что по закладной он имеет право забрать часы себе, но только после моей смерти.

— А вот тот экземплярчик, мистер Квизенберри, — улыбнулся грек, — они самые ценные из всех. Я давать за них пятьдесят тысяча доллар!

— Ты, Ник, слишком дешево их ценишь! И потом, я же сказал, они не продаются. Так называемые «Говорящие часы» я завещаю моему внуку, Тому Квизенберри… — голос Саймона дрогнул, — из которого со временем выйдет такой же жох, как его дед! Свои способности он уже продемонстрировал весьма наглядно, когда стибрил эти «Говорящие часы».