Гой
Шрифт:
Питону хотелось поделиться со мной всем тем, за что страдала его душа в этом пекле. Он обучил меня защищаться, изучать. Он поведал обо всех отпрысках Катарсиса, которых видел сам и о которых слышал из верных источников. Рассказал обо всех дарах, которые находил, обо всех трудностях, которые встречались на его пути. Он наполнял меня новыми знаниями, а я внимательно слушал, запоминал и благодарно впитывал в себя, как губка.
Мы возвращались со стороны Земель трупов. То еще место. По пути встретился этот заброшенный дом.
Наша неосмотрительность сыграла с нами злую шутку. Никто не откликнулся, мы
– Бхут прятался в шкафу, – сказал Данила.
– Да. В шкафу. Мы осмотрели шкаф, там были какие-то коробки, стоявшие одна на другой. Мы начали доставать из рюкзаков свои пожитки и рубероиды, я убрал осколки стекла. Как вдруг из шкафа выскочило, даже не так – вылетело чудо-юдо, на квартирантов посмотреть. Это была моя первая встреча с бхутом. Никогда до этого в глаза их не видел. Ну и рожа, ему бы в фильме ужасов сниматься. Опасность бхутов в том, что им нельзя смотреть в глаза, их взгляд парализует тебя, они питаются мясом. Можете представить себе, как вас обгладывает мелкий, злой домовенок, пока вы парализованы и не можете пошевелиться? Меня спас Питон. Он в тот же миг достал свой метательный нож и одним точным броском всадил бхуту в живот. Тот улетел вместе с ножом назад и ударился о стену. Лежал на полу. Я не успел ничего сообразить, а Питон уже стоял над трупом.
– Злой, не надо так. Сломай в себе инстинкты, в любой непонятной ситуации сначала действуй, затем думай. У нас не было времени на сомнения. Да и, признаться, шансов тоже. Но мы выжили. Пока.
Он говорил убедительно. Я понимал: то, что нам удалось спасти свои шкуры – это неслыханная удача, подарок Катарсиса. Заслуга Питона.
– Это уже твой второй день рождения в Катарсисе, напарник, – усмехнулся товарищ.
Голод исчез, и сон – тоже. Целую ночь я лежал на своем рубероиде и думал, что пока мы живы, нужно не просто слушать Питона, а извлекать уроки и действовать. «Нет, не я злой, я – глупый наивный малец. А этот матерый изгой, который косит под добряка-одуванчика – самая настоящая машина для убийств», – так я подумал тогда, а утром поделился своими мыслями с другом. Он сказал, что по-другому в Катарсисе никак. «В этом пекле нужно оставаться человеком, какие бы дороги ты ни прошел, сколько бы ада ни выпил, сколько бы крови ни пролил. Человеком надо быть. А машина для убийств – это последствия выживания в Катарсисе, по-другому не выжить. Успевай рейтузы менять. В первую очередь – человеком».
Фразу про рейтузы, к слову, перенял у него.
– Никто не вылез из темных углов дома ночью? – поинтересовался Гриб.
– Нет, все было спокойно. Утром мы перекусили и двинулись в путь. До отеля в станице Покинутых добрались без происшествий.
– Злой, как вы думаете, в граде Покоя маньяк орудует или нелюдь Катарсиса? Эти смерти… Еще месяц назад эти самые парни сидели рядом с нами да воду дождевую кипятили. Сухарь жевали. Кровь в жилах стынет от одной мысли об этом.
– Сейчас у меня ответа нет.
– Я уже забыл, как там, в Коробке. Всего месяц в Катарсисе, а такое чувство, что ничего, кроме Катарсиса, не было, – сказал Коля, а затем добавил: – Злой, там же красивые женщины на каждом шагу? И бедрами виляют, и соки из них текут?
– Красивые. Да только железную леди от дамы из плоти не отличишь. Они ходят по улице, как живые, одеваются, как живые, соблазнительны, как живые. Только заговорив с ними, можно понять подмену. На сложные вопросы у них неживые, шаблонные ответы.
– В Коробке Катарсис снился каждую ночь? – спросил Данила.
Этот тип очень отличался от всех пацанов, собравшихся вокруг меня. Он говорил, как изгой. Он думал, как изгой. И смотрел в глаза, как изгой.
– Я не тот, кого Катарсис решил отпустить. Я ушел из Катарсиса, а он из меня – нет. Я изгой, дитя этой земли, этой жизни, этого состояния. Потому – да, Катарсис снился каждую ночь. Он звал меня обратно.
– Если бы вы нашли ягоду воскрешения, кого бы одного вы выбрали воскресить? – поинтересовался Коля.
С чего он, интересно, взял, что это ягода?
– Даст Катарсис, встречу на своем пути, там будет видно.
– Вокруг смерти – жизнь? А там повсюду смерть? – Данила смотрел прямо в суть. Любопытный персонаж.
– Сколько ты Катарсис топчешь? – обратился я к нему.
– Три месяца.
– Какой самый дальний путь?
– Дом Захара.
– Кого из изгоев знаешь? Кто за тебя может сказать?
– С Сибуром встречались в граде. Самого Захара.
– Сибура я знаю. И Захара знаю. С чем в руках исследуешь Катарсис?
– Нож и револьвер.
– Что тебе нужно от Катарсиса? Чего ты здесь ищешь?
И сам не заметил, как обычный разговор стал похож на допрос. Данила это понял. И я по его взгляду понял, что не пойдет мужчина у меня на поводу.
– Это мое. С этим пришел, с этим и уйду.
– В нутро лезть не буду.
На том и закончили в тот час. Хоть и не было привычной ночи шесть суток в Катарсисе, уже к концу дня начинал ощущать усталость, организм сам просился отдыхать. Решил прогуляться до хранителей, которые держали свою точку, занятый объект вблизи табора Третьяка. Глядишь, и признают старого доброго Злого.
– Что нужно, изгой… Стой, я тебя знаю, Злой, неужто снова к нам пожаловал? Ходили разговоры, что ты завязал.
– Как завязал, так и развязал, – улыбнулся я старому доброму приятелю, с которым не виделся целый год.
Узнал, пройдоха, хранитель града Тишины.
Приятель тоже улыбнулся на все тридцать два.
– Какими судьбами? Подзаработать или насовсем?
– Будет видно, Степан.
– Сашик, пьянчуга ты родная, пропащая душа! Может, по стакану дуры, как в старые добрые времена? У меня ящик ее тут недалеко заныкан. Ради такого случая меня сменят.
– Нет, Степан. Не пью я больше. Нравится трезвым быть.
– Ты же знаешь, брат, я тоже не пью, но с хорошим человеком не выпить – преступление. Дура – не вода, судьбы наши не поломает.
– Как знать, Степа, как знать. Покончил я с этим делом. Скольких парней эта дура сгубила. Эта петля задушила. Мишу Минского помнишь? Недавно ушел под дурой на Рассвете реку Самсона искать, Мирон рассказал, не видели больше изгоя ни живым, ни мертвым. Катарсис этого не прощает. И мне больно, брат. Своя ноша на горбу. Хочу обезболивающего, как и всякий изгой, но не дуру. И рад тебя видеть, обниму, да. Выпить – нет. Не огорчайся. Жить хочу.