Грабеж – дело тонкое
Шрифт:
Прошло четверть часа, когда наконец работа была выполнена до конца. Стопки рублей, евро и долларов, выложенные на полировке стола, радовали взор и вселяли уверенность в счастливом будущем. Эту сумму Миша копил долгих шесть месяцев. Теперь тут даже больше, нежели он рассчитывал.
Стянув пачки резинками, купленными на рынке, в киоске канцелярских принадлежностей, Решетуха уложил деньги обратно в сейф. Он долго сидел за столиком, растягивая между пальцами забытую на столешнице резинку. Выкуривая сигарету за сигаретой, он смотрел в окно и жмурился под теплыми лучами майского солнца...
Оставаться в этой квартире для него было уже невозможно. Каждый ее уголок напоминал о том, что с ним, Мишей Решетухой, в любой момент может произойти неприятность. По дороге с рынка он заехал к адвокату, который представлял
На сбор мебели и вещей у него ушло шесть часов. Уже ночью, услышав под окном гудок грузовика, Решетуха дотянулся до форточки и коротко свистнул. Весь переезд занял два часа. Из пятиэтажного дома, чей покой он так старательно нарушал в течение года, Миша исчез так же неожиданно, как и появился.
Глава 2
Когда Струге приехал к Пащенко домой, тот сидел в кухне за столом и изучал «Товарищеское харчевание» 1924 года издания. После неудавшегося брака Вадим жил один. Женских коллективов не чурался, однако той, которая могла стать единственной, пока не находил. Привычка стирать и готовить в выходные дни стала для него обыденным делом. Он, однако, совершенно не умел готовить. Как и всякий прокурор, читать и делать выводы он умел, но искусство кашеварения ему не давалось.
– Ого, – заметил Струге, скосив взгляд на потертую книгу. – Ты где купил такое «харчевание»?
– Да не купил я! Изъяли тут у одного чудика вместе с раритетными фолиантами времен Николая Второго. Думал, хоть здесь что попроще найду. А тут, понимаешь, нужно взять три четвертых фунта оленины, залить виноградным вином урожая 1915 года... Ничего себе, товарищеское харчевание... Короче, яичницу будешь?
Дело «о черепахах» не продвинулось ни на шаг. Пермяков, следователь в «конторе» Пащенко, взял двоих оперативников из Управления внутренних дел на транспорте и прочесал все торговые ряды на Птичьем рынке. Организаторов бизнеса по продаже животных, ввезенных в Россию незаконно, сдавать добровольно никто не хотел. Тогда Пермяков прихватил с рынка одного из торговцев, усмотрев в его дроздах темное прошлое, и уже на втором часу задушевных бесед птицевод назвал адрес некоего Желюбчика.
– Мутный, говорит, персонаж. Как ласковый теленок, у двух маток сиську сосет. И у ментов с таможней на подсосе, и с братвой якшается, – пояснял, загребая с тарелки желток, Пащенко. – Одним словом, Пермяк поехал к нему домой да разговор составил. Составил, видно, неплохо, потому что тот такой расклад дал, от которого кое-кому плохо станет. Например, в оперативной таможне.
– А о черепахе-то он что пояснил?
– О черепахе – ничего. Говорит, через его руки за все года еще ни одна каймановая черепашка в Тернов не попадала.
– А через другие руки? У нас что, Птичьим рынком лишь одни руки правят?
– Представь себе, да, – отрезал Пащенко.
– Ну, не сама же она три океана проплыла, попала в устье Терновки, после чего до Тернова дошла!.. Где ее Решетуха взял?! На рыбалке увидел да в дом принес?
Пащенко огрызнулся, что загонять каймановую черепаху в Решетухин садок он не помогал.
– Слушай... – Отведя взгляд к «Харчеванию», которое до поры покоилось на разделочном столе, проговорил Струге. – Эти пятнадцать разбоев, о которых я тебе говорил... Ты можешь собрать по ним информацию? Проблема состоит в том, что они были совершены в разных районах города. Мне звонить операм как-то неудобно, да и поймут неправильно. Можешь проанализировать собранную информацию, выясняя один лишь факт?
– Какой именно?
– Что общего у людей, потерпевших при разбойных нападениях?
На утреннем совещании в понедельник Николаев объявил, что двое судей, назначенных его распоряжением осуществлять в Центральном суде аресты, не справляются. По этой причине помогать им будет судья Левенец. В график «дежурств» судей уже внесены изменения, поэтому Павлу Максимовичу можно смело приступать к исполнению своих функций уже сегодня, в понедельник.
Услышав такую новость, Левенец слегка
Дождавшись, пока за всегда медлительной судьей Игнашевич закроется дверь, Антон Павлович поднял глаза на Николаева.
– Виктор Аркадьевич, у меня такое предложение. Дежурства Левенца по арестам я готов взять на себя.
– Дежурства Левенца возьмет на себя непосредственно Левенец.
Казалось, разговор был окончен. Но, пережив уже трех председателей, находясь в постоянной борьбе с Лукиным, Струге заслужил себе право говорить Николаеву все, что он хотел говорить. Это были не приступы «отрицаловки», свойственные молодым и деятельным организмам, готовым выступать в оппозиции руководству едва ли не по любому поводу. Просто Антон мог, не рискуя нарваться на неприятности и преследования, выяснять истину и устанавливать факты. Николаеву это не нравилось, но ничего поделать с этим он не мог. Схватки Струге с Лукиным происходили на его глазах, как, впрочем, и на глазах всего судейского сообщества Терновской области. И никто еще не смог убедиться в том, что Струге сдался. Именно эти короткие победы, после которых Струге вынужден был потом зализывать раны, но не сдаваться, и приносили ему авторитет «непослушенца». Струге всегда был рад служить, но, слегка перефразируя пиита, его всегда тошнило от прислуживания.
Сейчас был именно такой случай. При всем своем уме, умении рационально мыслить и не совершать административных ошибок Николаев назначает на дежурства именно Левенца. Значит, он опять исполняет чью-то волю, исходящую из областного суда.
– Я вот о чем хотел спросить вас, Виктор Аркадьевич, – бросил Антон, закрывая ежедневник и погружая «паркер» в карман пиджака. – Как у нас распределяется нагрузка на судей? Возможно, это не мое дело. Более того, это, точно, ваше дело. Но я боюсь, скоро мы опять потеряем молодого судью и его «деловая» нагрузка опять рухнет на оставшихся. Так уже было за последний год с Полозковым, с Пустовойтовым, Брянцевым. Не выдержав необоснованного психологического и рабочего гнета, люди ушли, скинув оставшимся судьям свои дела. А их, извините, у каждого накапливается до пятидесяти штук. Нас, «уголовных» судей, четверо. Итого – станет по двенадцать дел каждому на остаток. Плюс «освоение новых территорий», с которых эти судьи ушли. Кислицыну и Веллеру, возможно, на такие мелочи наплевать. А вот меня это беспокоит, и не говорите, что я превышаю свои полномочия в этом вопросе и лезу не в свои дела. Это будут как раз мои дела, Виктор Аркадьевич. Как раз мои дела это и будут!
– Я не пойму, с какого ровного места вы подняли этот разговор?! – вскипел Николаев. – У нас что, кто-то из судей собрался уходить?! Почему вы вечно чем-то недовольны, Струге?
Если бы сейчас Николаев отправил Струге работать и прекратил этот разговор в самом начале, Антону не оставалось бы ничего другого, как повиноваться. Дальнейшее влезание в тему напоминало бы бабскую склоку на уровне продуктового рынка. Но Струге очень хорошо знал, что делал. Николаев работал председателем всего год и еще недостаточно хорошо владел браздами правления и методикой разговора с судьями, подобными Антону Павловичу. Справедливости ради нужно заметить, что последних не так уж много, и правильно выстраивать с ними административные отношения, вследствие отсутствия практики такового общения, трудно любому председателю. Однако у Антона была еще одна черта, позволявшая ему постоянно держать все разговоры под контролем. Он всегда с математической точностью вычислял слабости людей и всю свою логику в разговоре направлял именно на эти, незащищенные места. «Боднись» сейчас Николаев, прояви настырность, и Струге вынужден был бы уйти, ибо дальнейший натиск можно было бы воспринять как попытку вмешаться в решения председателя. Однако Николаев совершил ошибку. Он продолжил тему и тем самым позволил Струге сделать то же.