Грабители морей
Шрифт:
Щеки и руки у призрака были тощи как у скелета. Он был закутан в длинный черный саван и знаками подзывал к себе Ингольфа.
В замке двери, между тем, уже поворачивался ключ. Ингольф без колебания бросился в отверстие стены, призрак посторонился, чтобы пропустить его, и стена снова беззвучно сдвинулась, как была.
В это самое время дверь отворилась, и Ингольф за стеною расслышал, как чей-то повелительный голос крикнул: – Капитан Ингольф, десять минут прошло, ступайте за мною.
Вслед за тем раздался крик ярости: офицер увидал, что Ингольфа нет…
XX
Пора, однако, нам посмотреть, что сталось с мистером Ольдгамом и другими интересными личностями, фигурирующими в нашем правдивом рассказе.
Первой заботой Ингольфа, по прибытии в Розольфсе, было запереть почтенного бухгалтера в особую каюту и приставить к двери часового, чтобы мистер Ольдгам как-нибудь не выбежал и не наделал бед своим болтливым языком.
Молодому лейтенанту Эриксону, большому приятелю бухгалтера, было поручено сделать так, чтобы мистер Ольдгам подчинился своей участи без большого протеста. Но – увы! – на этот раз все красноречие офицера осталось втуне: почтенный клерк ничего не хотел слышать. Напрасно Эриксон рассказывал про розольфскую стоянку разные ужасы и даже придумал ей название «бухты Убийств», уверяя, что здешние канаки всякого высадившегося на берег немедленно убивают, потрошат, начиняют картофелем и, зажарив на вертеле, съедают, – мистер Ольдгам нисколько не отступался от своего желания выйти на берег.
– Брр! – пугал его Эриксон. – Как это вы будете жариться в собственном соку… Бедный Ольдгам!..
Даже и это не действовало. Клерк непременно желал посмотреть на канаков, чтобы потом дома, в тихом семейном кругу, рассказывать по вечерам о своих приключениях.
Эриксон был разбит на всех пунктах. Добряк-счетовод был упрям и ни за что не хотел отступиться от того, что раз навсегда взял себе в голову.
Истощив все аргументы, офицер решился сказать Ольдгаму правду и объявил ему напрямик, что бриг «Ральф» находится вовсе не в Океании, а в Норрланде, около самой Лапландии, в тридцати градусах от Северного полюса.
Ольдгам не дал ему даже договорить – покатился со смеху.
– Рассказывайте! – сказал он. – На каком же это полюсе солнце может греть в течение восемнадцати часов?
– Да, ведь, чем ближе к полюсу, тем дни дольше, – возразил лейтенант.
– Если бы мы были на экваторе, то дни равнялись бы ночи, потому, ведь, экватор и называется равноденственною линией.
– Оставьте вы свои шутки, – твердил свое Ольдгам. – Не знаю, что у вас за причина не пускать меня на берег, но что мы в Океании – в этом я убежден. И капитан, и г.Надод, все вы говорили мне, что идете в Океанию. Тогда у вас не было причины меня обманывать. Да, наконец, я хоть и близорук, а все-таки разглядел и берега, и роскошную тропическую растительность… Как хотите, а на берег я съеду, не посмотрю на вашего часового. Вы узнаете на опыте, Эриксон, что англичанин никому не позволит насмехаться над собою.
Отвечать было нечего. Лейтенант ушел, накрепко подтвердив часовому, чтобы он смотрел за бухгалтером в оба.
Решившись на этот раз во что бы то ни стало исполнить свое намерение, Ольдгам подсчитал кассу, подвел баланс, привел в порядок все книги и стал готовиться к побегу.
Вычислив свою долю в призах, так как никто не держал на корабле много денег на случай несчастия, мистер Ольдгам
Он решился покинуть «Ральф» навсегда, что считал себя вправе сделать во всякое время, так как на бриге его держали насильно. Наличных денег было у него в данную минуту 18. 000 франков. Он их держал при себе для того, чтобы накупить всевозможных коллекций и украсить ими свой кабинет в Чичестере.
Уложив в небольшой мешок провизии на три дня, мистер Ольдгам стал нетерпеливо дожидаться ночи.
Как раз под окном его каюты плавала привязанная на простую веревочку лодочка, в которой обыкновенно ездил по своим делам повар. Когда стемнело, Ольдгам тихонько притянул лодочку к стене корабля, тихо спустился в нее из окошка каюты, обрезал веревку и поплыл в море.
Сердце билось у него сильно, когда он отъезжал от корабля, но, к счастью, его никто не заметил.
Незаметно приблизился он к «Сусанне», стоявшей на якоре, и поспешил скрыться за ее кузовом. Тут уж он был вне опасности и, благополучно доехав до берега фиорда, который считал рекою, радостно выпрыгнул из лодки.
Он был спасен, так как Ингольф, отправляясь в замок, строго запретил своим матросам сходить с корабля.
Почтенный клерк, ничего не знавший о случившемся событии, полагал, что капитан Ингольф отправился в гости к какому-нибудь европейскому колонисту, и это вполне успокаивало его относительно людоедства туземцев.
Едва Ольдгам ступил по берегу несколько шагов, как перед ним выросла чья-то тень и обратилась к нему с речью на незнакомом языке.
Ольдгам нисколько не испугался. Он этого ожидал. Разумеется, он должен же был кого-нибудь встретить, и чем скорее это случилось, тем лучше, – по крайней мере, не придется ночевать под открытым небом.
– Это, должно быть, канак, – подумал он. – Как жаль, что я не знаю местного наречия!
Незнакомец повторил свою фразу.
– Друг мой, – отвечал по-английски Ольдгам. – Я, к несчастью, не знаю твоего благозвучного диалекта, я иностранец и приехал на твой остров в первый раз, чтобы изучить нравы и обычаи туземцев и проверить рассказы путешественников.
– Кто бы ты ни был, – отвечал ему по-английски Грундвиг (туземец был никто иной, как он), – я очень рад тебя видеть в нашей стране.
– Канак, говорящий по-английски! – изумился вслух мистер Ольдгам. Вот уж никак не ожидал!
– Он меня принимает за канака! – подумал старый норрландец. – Кто же он такой? Сумасшедший или шутник?
В голове Грундвига постоянно сидела мысль – отыскать Фредерика Биорна. Верному слуге показалось, что лицо Ингольфа необычайно напоминает изящные и благородные черты покойной герцогини. Путешествуя с Магнусом Биорном в Китай, в Японию, в Индию и даже в Океанию, Грундвиг всюду разыскивал следы пропавшего мальчика, но ни на одном из тех мальчиков и юношей, которых он принимал за Фредерика Биорна, не оказывалось Биорновского клейма, неизгладимым способом накладываемого на каждого родившегося в этом семействе младенца мужского пола. При виде же Ингольфа у Грундвига явилось какое-то необыкновенно сильное предчувствие, что этот молодой человек и есть Фредерик…