Грабители морей
Шрифт:
– Стало быть, капитан Ингольф заодно с ними?
– Боюсь я этого… Дай Бог, чтобы я ошибался, но подобная месть вполне подходит к характеру Надода. Ведь он мог двадцать лет воспитывать мальчика в ненависти к Биорнам и теперь привести его сюда для того, чтобы несчастный молодой человек истребил собственное семейство, убил своего отца, своих братьев… Быть может, Надод собирается сказать умирающему Гаральду: «Знаешь ли ты, кто разорил твой дом, убил твоих детей, тебя самого? Фредерик Биорн, твой старший сын, похищенный мною и воспитанный в ненависти к тебе… Капитан Ингольф и Фредерик
– Ах, замолчи, пожалуйста, Грундвиг! Твои слова меня бросают в дрожь… Это ужасно! Это адски ужасно!
– Подожди, это еще не все. Я всегда заранее предчувствовал все беды, какие только случались с нашими господами. Я знал, что Магнус Биорн не вернется; знал, что леди Эксмут, наша юная и прелестная Леонора, погибнет во цвете лет; предвижу, что Сусанна, графиня Горн, кончит тем же… Сказать тебе, кто убил Магнуса Биорна? Кто погубил герцогиню Эксмут с детьми? Кто собирается извести Черного герцога, Олафа, Эдмунда, Эрика и Сусанну Биорн?.. Все он, все бессовестный Надод… И это он сделает, если мы его выпустим из рук.
– Но если он будет говорить, если он сознается во всем?.. Ведь мы ему дали честное слово, Грундвиг.
Старик рассмеялся горьким смехом.
– «Честное слово»!.. Может ли речь идти о чести, Гуттор, о нашей личной чести, когда дело идет о спасении Биорнов и о наказании их врагов?
Понизив голос, он прибавил несколько спокойнее:
– Видишь ли, Гуттор, я при самом рождении получил один ужасный дар, переходящий у нас в роду от отца к сыну. Когда в воздухе носится беда, то мы ее предчувствуем и предвидим. Я чувствую, что на роде Биорнов лежит роковая печать, что он прекратится вместе с нынешним веком… Но, разумеется, мы будем защищать остающихся до последней капли крови – не так ли, Гуттор?
– Ты ведь знаешь, я думаю, что моя жизнь вся принадлежит им, – сказал Гуттор трогательно просто.
– Ну, пойдем же допрашивать негодяя.
– Если твои предположения верны, то он говорить не станет.
– Не станет?.. Ну, брат, вот ты увидишь, что Грундвиг и немого сумеет заставить говорить.
Сказав это, старик улыбнулся с такою холодною жестокостью, что Гуттору даже страшно сделалось, – не потому, чтобы он жалел бандита, но по врожденному его добродушию.
Грундвиг спустился в подземелье и принес оттуда вроде жаровни, которую и поставил в угол, сделав знак Гуттору, чтобы тот привел пленника.
Гуттор немедленно исполнил приказание друга.
– Ну, – сказал Надоду Грундвиг, прямо приступая к делу, – у тебя было довольно времени обдумать мои слова. Что же, решился ли ты ответить мне и Гуттору на те вопросы, которые мы тебе зададим?
Надод все это время внимательно прислушивался, словно ожидая услышать какой-нибудь сигнал или хотя бы шум. При виде убитого Гленноора он догадался, что бандиты не замедлят прийти к нему на помощь. В переводе на обыкновенный язык, убийство старика означало: «Господин! Мы недостаточно еще сильны, чтобы напасть на твоих стражей и освободить тебя, но держись крепко, – мы скоро вернемся в достаточном числе и поможем тебе». Поэтому Надод, уже решившийся было признаться во всем, лишь бы спасти свою жизнь, теперь раздумал
– Вот уже двадцать лет, как мы не видались с вами, Гуттор и Грундвиг, но вы должны хорошо меня знать и потому не удивляйтесь, если я откажусь отвечать вам, запугать меня нельзя ничем. Зрело обдумав все, я решил молчать. Мы играем втемную. Теперь я в ваших руках, но мы еще увидим, чья возьмет… Делайте со мной, что хотите.
– Это твое последнее слово? – с рассчитанной холодностью спросил Грундвиг.
– Первое и последнее. Вы больше от меня не услышите ничего.
– Увидим, – старик отвечал со зловещим спокойствием, от которого Надода невольно бросило в дрожь.
Негодяй знал, насколько важно было для его противников, чтобы он говорил, и потому он был убежден, что жизнь его во всяком случае пощадят и лишь запрут его в какое-нибудь подземелье. Поэтому холодный ответ Грундвига смутил его и даже несколько испугал.
«Неужели они осмелятся меня подвергнуть пытке?» – подумал он.
Не говоря больше ни слова, Грундвиг стал нагревать жаровню, и это занятие, по-видимому, доставляло ему большое удовольствие, потому что он насвистывал старинную норвежскую балладу, переставая это делать лишь тогда, когда нужно было раздувать уголь.
Надод с ужасом следил за этой операцией.
Вдруг он увидал, что Грундвиг сунул в жаровню нож, который в несколько минут накалился добела.
– Свяжи этому негодяю ноги, – сказал Гуттору старик.
Гуттор поспешил выполнить приказание.
– Что значит эта шутка? – спросил Надод, щелкая от страха зубами.
Никто ему не ответил.
Накалив нож, Грундвиг вынул его из жаровни и, зажав его в руке, подошел к Надоду, который обезумел от ужаса и вскочил на ноги, чтобы убежать, но железная рука Гуттора удержала его, и несчастный бандит увидал раскаленную сталь близко-близко от своего лица.
– Сжальтесь, – пробормотал он. – Я буду говорить.
– Что, брат? Поумнел? – сказал Грундвиг, саркастически смеясь. – Выслушай же меня еще раз. Тебя зовут Красноглазым. Даю тебе честное слово, что тебя станут называть Безглазым, потому что я выколю тебе последний глаз, так как убивать тебя не стоит – это было бы слишком жалкою местью… Итак, ты предупрежден. Многого от тебя я и не потребую, отвечай мне только: да или нет, и помни, что я все знаю и потому лгать будет бесполезно. Правда ли, что Фредерик Биорн не утонул, как ты утверждал это?
– Действительно, Фредерик Биорн не утонул, но я не знаю, жив ли он теперь.
Раскаленное железо снова приблизилось к лицу бандита.
– Клянусь именем матери, единственного существа, которое я люблю! – вскричал в испуге несчастный. – Я правду говорю.
В этом восклицании звучала правдивость. Грундвиг остановился.
– Объяснись, – сказал он.
– С детства я ненавидел Биорнов за их могущество, за их богатство, за их удачи во всем. Мне хотелось причинить им какое-нибудь зло. Однажды, прогуливаясь с мальчиком в лодке по фиорду, я отдал Фредерика неизвестным людям, приехавшим на великолепной увеселительной яхте.