Град Петра
Шрифт:
Неделю провёл он с Тимошей — так зовут монашка — под ласковым кровом Игната. И дольше впивал бы мудрость, да стало опасно — деревня всполошилась. Азовец пустился в путь, переваривая услышанное, готовый убеждать невежд, сеять истину. Попадаются ему раскольники крайнего толка — тоже восстали против икон и священства, против обрядов. Тянули в бега, в трущобы, скрыться от мира, заражённого дыханьем антихриста. Нет, эти не товарищи. Бегство — трусость. С боями словесными продвигается азовец к Питеру.
— Царь проклят, говоришь? Полно вздор болтать! Дал бы бог ему шведа побить, кабы проклят
Хулу на государя обрывает. Грабят, истязают нечестивые его слуги. Да ведь не царя почитают они на самом-то деле, а кумира златого. О своём лишь прибытке радеют, к слезам бедняков равнодушны. Перед Ладогой, в лесах, открылось Никодиму зрелище, глубоко запавшее в память: десятки братских могил, убогие кресты — обрубки берёзы, сколоченные наспех. Дознался азовец — шестьсот человек полегло. Валили корабельные сосны, да яастигла зима, а одежды тёплой из Питера не привезли. Помёрзли людишки... Кто-то, поди, нажился на том, пировал сладко.
Идёт в Питер, к великому государю, солдат его, в вере своей укрепившийся.
Никодим кругом обошёл дом подполковника Трезини, большой и несуразный, облепленный пристройками, клетушками. Куда стучать? Одна дверь настежь, сквозняк трепал головы, склонённые над столами. Должно, копиисты. Их не касается... По запаху отыскал кухню.
Горбатая старуха, открывшая ему, приняла за нищего, боронясь мокрой тарелкой, отваживала. Нет ничего, бог подаст... Пока Никодим объяснял, вышла молодка — пригожая, ладная, в немецком платье с белым воротничком. Лушка... Прикусил язык, поклонился.
— Здравствуй, госпожа!
Она повела глазами — старуха убралась, плюхнув тарелку в-корыто.
— Порфирий... Отец-то твой... Говорил обо мне?
Ответила тихо:
— Говорил... Я слышу — из Ярославля?..
— Никодим я...
— Так кто же ещё! — выдохнула нетерпеливо. — Батюшке царство небесное.
Опустила плечи скорбно, потом спросила, не голоден ли, не надо ли чего. Он отказывался — нужды не имеет ни в чём, нанят князем Черкасским, куёт для его палат фигурное железо. Так взял бог Порфирия? А хороший был мужик... Что это — дочка будто не хочет о нём говорить, озирается, испуг на её лице!
Давясь шёпотом, рассказала.
— Извели, аспиды... А государь? — бормотал Никодим. — Ходили к нему?
Глянула умоляюще, поникла.
— Проклятые, что творят! Слуги антихриста... Ладно, будет им ужо... Падёт идол, — и Никодим покосился в правый угол, тёмный, где мерцала серебром икона, погрозил кулаком. — Сгинь в тартарары, тьфу!
Поднял голос до крика, а госпожа, обомлев, теснила его к порогу, губы её двигались неслышно.
— Восплачут сильные, богатые... Господь слабых избрал... Падёт антихрист, златом одетый... Разбей идола, разбей!
Спохватился, видя ужас, объявший её. Эх, нагрубил госпоже! Коряво вышло... Помял шапку в руках, гортань сдавило. Повернулся и, не простясь, опрометью вон из дома.
Ведь дал же зарок — царю открыться, а до тех пор никому... Живя в Питере, кузнец ещё более проникся убежденьем: царь борется со злом, но мешает антихрист, сирень златолюбие, гордыня.
Город сей завтра — первая крепость новой веры. Царь злато презирает, хоромина его проста, стыдит он вельмож, нагулявших пузо, набивших сундуки свои сокровищами, попов — фарисеев, идолослужителей. Церквей в Питере всего с десяток, колокольным рёвом не глушат, как в Москве. К лихоимцу Пётр Алексеевич беспощаден. Князь Гагарин на что важный был боярин] Висит на Троицкой площади, для острастки... Город сей дремлет в грехах, в неведении, но прозвучит слово правды, яко труба ангела божьего. Пророчество исполнится... Апокалипсис учит: сойдёт с небес на землю новый Иерусалим, в нём же ни плача, ни воздыхания. Возвеселятся праведные, идолов поправшие... Петербургу и быть сим градом.
Ворота Летнего сада настежь — не окликнули, не остановили. Вон царский-то дом, за рощицей... Никодим пошёл, дивясь на богов поганских, — голые, ни тряпицы на них. Стражи у дома никакой незаметно... Однако, откуда ни возьмись, вырос усатый военный, грудь колесом. Спросил, что за дело к царю?
— Я ему только...
Не пустил ирод азовца, калеку... Потом Никодим вызнал — задержали недавно у дворца пришлого мужика, раскольника, отобрали нож. Нёс за пазухой, завернув в холстину, задумал убить царя. Теперь его величество оберегают строже.
Горячка трепала Никодима. Ночами посещали виденья. Остаётся одно — на глазах у царя сразиться с врагом рода человеческого. В праздничный день, в Троицком соборе, при большом стечении народа... Скоро спас, освящение плодов земных. Оно и кстати, — думал азовец. Яко плод полновесный вызрело его ученье.
Падут идолы...
— Невероятно, ваша честь! Стенгоп чуть не подавился — он как раз положил в рот мятную конфетку. Любимую мятную конфетку, когда пришла почта.
— Из Петербурга?
— Да, ваша честь! Держу пари, вы тоже поперхнётесь. Этот Джефрис...
Билли захлёбывался.
— Резвый рысак, — кивнул Дефо. — Ну?
— Экспедиция, сэр... На Аландские острова. Разрази меня Юпитер! Два фрегата, самых быстроходных, шестьсот головорезов — желательно датчан. Дания, фальшивая союзница царя, посмотрит сквозь пальцы... Англичан не вмешивать, понимаете?
— Но зачем, зачем?
— Я разве не сказал? Украсть дипломатов. Налететь и украсть, под русским флагом.
— Ему разрешили?
— Да нет, он предлагает... Я сомневаюсь, ваша честь, чтобы лорд дал согласие.
— А король? Великобритания не гнушалась услугами пиратов. Сумасшедшая идея, Билли, мы опозорим себя.
— Вы думаете, сэр?
— Неизбежное отвратить нельзя, мой мальчик. Швеция бита, тут ничего не поделаешь. Как твоя «Флосси»?
Клерк «Форейн офиса» — завсегдатай ипподрома. Ставит по мелочи — своих денег мало, а папаша прижимист. Билли приходит за советом. Он сияет сегодня: «Флосси» добыла ему два фунта. В обмен Дефо получает информацию. Он отошёл от политики, отдал другому бразды в «Интеллидженс сервис» — годы берут своё. Он не боец, но зритель, внимательный зритель.