Град Петра
Шрифт:
Народ, запрудивший площадь, кричал от страха и восторга. Плескались фонтаны вина, солдаты рвали на сотни частей бычью тушу. И в то же время «огонь с валов крепости, и Адмиралтейства, и стоящих по Неве галер был так велик, что всё казалось объято пламенем, и можно было подумать, что земля и небо готовы разрушиться».
С тем же придыханием провинциала описан Петергоф — «большие, прекрасные сени, а вверху великолепная зала», «чудный вид на море», «сад, очень красиво расположенный». Изумляет каскад в парке — «так же широк, как весь дворец».
Камер-юнкер изрядно
Поблек былой камрат государя. Голштинцы втихомолку толкуют, — не окажется ли он в петле, как князь Гагарин, награбивший себе гигантское состояние.
Висельник по случаю торжества не снят, покачивается на ветру, караульные отпугивают ворон от высушенного трупа. Выставлены в назидание, на Троицкой, и головы пяти человек, казнённых за разные преступления. Берхгольц ходит смотреть, хотя парад сей зловещий в порядке вещей повсюду, не только в России.
Целый месяц гремит праздник; обитатели, соседствующие с цитаделью, не раз вставляли стёкла в окнах — пальба сопровождала катанья по Неве, свадьбы, церковные службы, обеды и ужины во дворцах, сражения на сцене театра. Чу, пьеса про Александра Македонского! Восемнадцать длиннейших актов, два вечера подряд...
Погода неласкова, набегают дожди, шквалы, но царю нипочём — жарко ему, солнечно в эти дни, плащ не накинет и гостей заставляет мокнуть. Острейшее для него наслаждение — демонстрировать всё созданное, всё, чем богата его столица. Будь то судно на стапеле, полотно русского живописца или Венера в Летнем саду — посланница Древнего Рима. Иностранцы гурьбой за Петром изощряются в риторике. Хмельная, она подчас двусмысленна.
— Пороха на праздник потрачено столько, что царю хватило бы на новую войну.
— Счастье, что потрачено.
Царю доносят подслушанное, он смеётся. Что ж, чужое могущество — бельмо в глазу. Сие — натура человеческая. А ныне явно всей столице, знатным и простому народу, каким ришпектом пользуется Россия, сколько флагов пожаловало в Питер, сколько особ титулованных и языков.
Собрался сенат, попросил царя принять титул соответственно заслугам его — Пётр Великий, отец отечества, император всероссийский. Отвечал он кратко, заповедал «не ослабевать в воинском деле» и трудиться для общей пользы, «от чего облегчён будет народ».
И снова маскарад.
Уже обтрепал матросскую свою униформу на балах, на шествиях, на переправах через осеннюю Неву. Усталости не ведал. В пылу веселья не забывал о делах. Иногда отводил в сторону архитекта Трезини — виноградарь швейцарский, в безрукавке, в галстуке красно-зелёных тонов Астано, докладывал великану-матросу о городовых работах, которые ни на день не упускал из виду. Сваи на Васильевском забиты все, выкладывают фундамент Двенадцати коллегий рачительно и с крайним поспешанием.
— Здание
А гостям сказал, обняв архитекта:
— Господин Трезини возводит нам постройку величайшую в Европе. А может, и в целом свете...
Письмо из Астано:
«Слышал я, что в вашей стороне замирились. Мы сердечно рады этому; значит, Петербург в безопасности. Если милость ваша к нам неизменна, мы приедем, только, да поможет нам мадонна, в будущем году, потому что надо развязаться с подрядом. Траттория на дороге в Лугано ещё не готова».
Осторожный он человек, зять Джузеппе. О том и почерк свидетельствует — мелкий и робкий какой-то...
Доменико ответил:
«Приезжайте! Можешь не сомневаться, милость моя и его величества к хорошему работнику обеспечена. Мечтаю о прекрасном дне, когда в моём доме соберётся большая семья Трезини».
Усмехнулся и добавил:
«Подрядов для тебя в изобилии, ведь Петербург ещё не построен».
ЭПИЛОГ
Я записал то, о чём поведали мне документы, а также камни, положенные основателями.
А теперь мне хочется, читатель, взять тебя за руку и выйти с тобой в город. Направимся прежде всего на Васильевский остров. Университетская набережная, 21, двухэтажный дом на высоком цоколе... Починок, переделок было много, и всё же можно разглядеть черты «образца для именитых».
Узнаем скромного «Андрея Екимыча»... Расширил он свой особняк против образца незначительно — окон по фасаду вместо семи девять, но ведь требовались помещения для школы, для модельной. Здесь часто бывал Пётр, сумевший разжечь талант безвестного фортификатора, скитавшегося по Европе.
Случай редкий — первое же творение зодчего стало эмблемой города, видной всему миру.
Время внесло одну существенную поправку: взамен малого шпиля на Петропавловской крепости давно появилась маковка. Стёрта «грот-мачта» — царская прихоть, огорчавшая зодчего.
Так же немыслим город без Адмиралтейства. Нынешнее здание, возведённое в начале прошлого века Захаровым [129] , покоится на старых сваях, забитых «работными». Двор, распахнутый некогда к Неве, застроен, но нетрудно убедиться — петровский П-образный план тот же. Сверкает «адмиралтейская игла», воспетая Пушкиным. Она и сегодня вторая доминанта Ленинграда, в перекличке с петропавловской.
129
Захаров Андреян Дмитриевич (1761—1811) — русский архитектор, представитель классицизма, создатель здания Адмиралтейства в Петербурге (1806—1823) и многих других.