Град Ярославль
Шрифт:
Отчаяние охватило Акима. Куда, в какую сторону кинуться? Город велик. Легче в стогу сена иголку найти. Но и сидеть, сложа руки нельзя. Дочка, поди, взывает о помощи, ждет избавления, а он не ведает в какую сторону ринуться. Господи, родная доченька!
Пожалуй, впервые за всю свою жизнь, Аким внятно постигнул, что значит для него Васёнка. Ранее он никогда за нее так остро не переживал, был спокоен, ведая, что она всегда дома, живет издревле установленным побытом, и что наступит пора, когда она уйдет в сторонний дом к своему супругу. Так уж заведено на Руси, ибо дочь — чужая добыча. И вдруг этот строго
Аким аж застонал от горестной мысли и бессилия, что-либо предпринять. Господи, только бы она вновь оказалась дома! Он бы забыл все ее шалости и увлечение печником, за которое она уже понесла наказание и, кажется, давно запамятовала о подмастерье Светешникова.
Акима охватила небывалая жалость к дочери, некогда дремавшее отцовское чувство вспыхнуло с такой силой, что на глазах его выступили слезы, что с ним никогда не случалось.
— Филатка. Бери фонарь, седлай лошадь и поедем по городу.
— Помоги им, пресвятая Богородица! — судорожно глотая слезы, выговорила Серафима Осиповна.
Глава 6
АКИМ И АНИСИМ
Не зря говорят: любовь чудеса творит. Ожил Первушка, как будто живой воды напился. Держал девушку за руку и тихо, прерывисто говорил:
— Истосковался я по тебе, Васёнка… Какая же ты у меня молодчина.
— И я по тебе извелась, любый ты мой, — не стесняясь находившегося в повалуше Евстафия, ласково шептала девушка. И все неотрывно смотрела, смотрела в счастливые глаза Первушки.
Евстафий, поглядывая на недужного, радовался. Духом воспрянул Первушка. Вот они, загадочные силы, кои людей на ноги поднимают. Теперь не помрет.
А в горнице судачили озадаченные Анисим и Пелагея: уж слишком необычное дело приключилось в их избе.
— Сумерничает, Анисим. Каково?
— Не выгонять же, Васёнку, коль она на такой шаг отважилась. Да и сыновцу полегчало. Славная девушка.
— Дай-то Бог. Однако сумерничает, сказываю.
— Да вижу, вижу, Пелагея.
Анисима обуревали противоречивые мысли. Не простая дочь заскочила в его дом, а самого Акима Лагуна, недавнего тысяцкого, который мужественно ратоборствовал с ляхами. Надлежало отправить Васёнку восвояси, ибо едва ли Лагун отпустил ее, да еще одну, в Коровники. Правда, Васёнка на вопрос: с ведома ли ее родителей она очутилась в слободе? — утвердительно кивнула, но в это было нелегко уверовать, поелику не мог Лагун отпустить свою дочь к Первушке, которого он чуть ли не сутки продержал в чулане, а затем повелел его изрядно отдубасить. Наверняка слукавила Васёнка, по ее лицу было заметно… Но и унижаться перед Лагуном не хотелось. Привести ее к тысяцкому — признать вину Первушки, а вкупе с этим уронить и собственное достоинство. Первушка был перед Лагуном честен, попросив у него руки дочери. Разумеется, обряд преступил, но он не имеет ни отца, ни матери. Сирота! Не такой уж великий грех, чтоб унижаться перед Лагуном… Пусть Васёнка заночует, а утро вечера мудренее.
…………………………………………………
Всю ночь ездил Лагун по Ярославлю,
В избе царило уныние. Серафима Осиповна и Матрена стояли на коленях и молились Богородице, измотанный же Аким Поликарпыч, мрачнее тучи, прилег на лавку, дабы слегка отдохнуть, а затем вновь продолжить розыски.
И вдруг в избу вбежал Филатка.
— Сыскалась!
Аким порывисто поднялся с лавки.
— Где?!
— Дык, ко двору идет.
Аким торопливо вышел на крыльцо. Встречу, в сопровождении какого-то мужика, опустив голову, шла Васёнка.
— Жива, дочка?
— Жива, тятенька, — еще ниже склонив голову, робко произнесла Васёнка и проскользнула в избу.
Мужчина, в темно-зеленом кафтане, в сапогах из доброй телячьей кожи, метнув на Лагуна прощупывающий взгляд, поздоровался обычаем:
— Здрав буде, Аким Поликарпыч.
— И тебе доброго здоровья… Не ведаю, кто ты.
— Анисим, сын Васильев.
— Имя, кажись, знакомое. Не о тебе ли в Воеводской избе толковали, что ты был одним из заводчиков бунта супротив ляхов?
— Заводчик не заводчик, а к бунту люд призывал.
Анисим разговаривал с достоинством, что пришлось по нраву Лагуну.
— Заходи в избу, Анисим Васильев. Дорогим гостем будешь, коль дочку ко мне привел. Все ли с ней ладно?
— Ничего худого, Аким Поликарпыч.
— Слава тебе, Господи!
Камень с плеч! Не зря всю ночь молилась Серафима. Но допрежь надо гостя напоить, накормить, а затем и к расспросам приступить.
Но Анисим не стал оттягивать разговор и, еще не присаживаясь к столу, молвил:
— Мыслю, трапеза не понадобится… Дочь твоя наведалась в Коровники в мою избу, дабы свидеться с моим племянником Первушкой, кой печь у тебя изладил.
— С Первушкой? — ахнул Лагун. — Так он тебе племянник?
Лицо Акима ожесточилось, а затем приняло растерянный вид.
— Племянник, — кивнул Анисим, а к тебе приходил от купца Светешникова.
— Да как она посмела из дому отлучаться?! — зашелся от гнева Лагун. — С какой стати?
— Охолонь, Аким Поликарпыч. Первушка получил тяжелую рану от ворога и умирал, вот твоя дочь и навестила моего сыновца.
— Да кто ей поведал?!
— Рыбаки нашей слободы. Они подле твоего двора проходили, дабы рыбой погорельцев оделить, а тут дочь твоя у калитки оказалась, щуку предложили. Слово за слово — и о Первушке обмолвились. Вот та и помчалась, сломя голову. Знать, изрядно приглянулся ей мой сыновец. Ты уж шибко не серчай на нее, Аким Поликарпыч. Она уж и сама опамятовалась, да было поздно. Пришлось заночевать у меня.
Филатку Анисим и Васёнка повстречали подле Углицкой башни. Тот был ужасно огорчен.
— Коль Аким изведает о нашем разговоре, Васёнка, то убьет меня. Не ведаю, как и быть.
— Не убьет. Единого слова о тебе не вымолвлю.
— Дык, а с чьих же слов ты в Коровники побежала?
Придумку высказал Анисим…
Лагун хоть и поостыл в гневе, но лицо его по-прежнему оставалось суровым. Вины, кажись, на Анисиме нет, правда, он мог бы доставить Васёнку и ночью, но по ночам по городу ходить опасливо. А вот дочь…