Градгродд. Сад времени. Седая Борода
Шрифт:
— Посмотрим, что скажут лингвисты, — сказал Пазтор. — И еще, Брайан Латтимор из Американской космической консультативной службы — очень сильный человек, надеюсь, что тебе он понравится, — завтра прилетает из Штатов. Думаю, что его мнение будет полезным.
Это не было утешением для Брюса Эйнсона, он решил, что для него на сегодня достаточно.
— Десять часов, — сказал он. — Уже время, Энид, пора домой. Ты знаешь, на Земле я придерживаюсь режима. Вечер был очень славный, Михаил. Увидимся в конце недели.
Они радушно пожали друг другу руки. Побуждаемый одной из причин всех своих несчастий, которая не давала ему подняться
— Кстати, дружище, что такого натворил Альмер с этой девчонкой, что ты вышел из себя и выгнал его из дома?
Брюс почувствовал во рту гадкий привкус кирпичной пыли.
— Ты бы лучше поинтересовался у него самого. Вероятно, он удовлетворит твою любознательность. Мы с ним больше не видимся, — сдержанно проговорил он. — Но разберемся с этим сами.
Челнок внутрирайонной линии устремился в темноту, неуверенно цепляясь за нитку рельсов.
Энид закрыла глаза и пожалела, что не проглотила антивом перед тем, как отправиться в путь. Она была плохим путешественником.
— Тебе бы следовало позаботиться, — сказал ей муж.
— Я не подумала, Брюс.
Помолчав, Эйнсон спросил:
— О чем вы разговаривали с Михаилом, пока я ходил за шалью?
— Я не помню. О ерунде какой-то. Почему ты спрашиваешь?
— Сколько раз вы виделись, пока я был в полете?
Она вздохнула. Шум проносящегося торопливым потоком ветра поглотил этот негромкий звук.
— Ты всегда меня об этом спрашиваешь, Брюс, после каждого путешествия. Перестань ревновать, или ты действительно подкинешь мне эту идею. Михаил очень милый, но для меня он ничего не значит.
Перемещаясь над пригородным Лондоном, челнок доставил их на большой закругленный выступ Внешнего Кольца. Эта часть недавно отстроенного терминала была заполнена народом, так что они хранили молчание, пробираясь к экспрессу, который доставил бы их домой. Но в монобусе молчание для обоих стало тягостным. Каждый чувствовал себя неуютно от молчания другого, боясь невысказанных мыслей.
Энид заговорила первая:
— Я очень рада, что наконец-то и ты добился успеха, Брюс. Нам нужно устроить вечеринку. Я ужасно горжусь тобой, ты знаешь!
Он погладил ее по руке и примирительно улыбнулся, как мы улыбаемся, прощая ребенка.
— Боюсь, что времени для вечеринки не будет. Теперь начнется настоящая работа. Мне надо будет целыми днями находиться в зоопарке, консультируя команды исследователей. Едва ли они справятся без меня.
Она смотрела перед собой. В действительности она не была разочарована, ей следовало ожидать такого ответа. И даже теперь, вместо того чтобы демонстрировать гнев, она пыталась говорить с ним приветливым тоном, задавая один из своих глупых «научных вопросов»:
— Мне кажется, ты очень надеешься на то, что эти существа заговорят с нами?
— Похоже, что правительство совсем не в таком восторге, как я рассчитывал. Конечно, я понимаю, эта гнусная война… В конце концов, ведь могут возникнуть вопросы куда более важные, чем языковой фактор.
Она уловила какую-то неясность в его словах, что бывало, когда он в чем-нибудь сомневался.
— Какие еще вопросы?
Он уставился в мелькающую за окном темноту.
— Раненый ВЗП показал очень высокую сопротивляемость смерти. Когда его анатомировали на «Мариестоупсе», тело разрезали уже практически на кусочки, прежде чем он умер. У них громадная
И опять она почувствовала, что между ними камнем легло молчание, когда он уставился в окно, глядя сквозь нее.
— Ты видел, как резали это существо?
— Да, разумеется.
Она подумала о вещах, которые люди совершали с такой очевидной легкостью.
— Ты можешь себе представить? — продолжал Эйнсон. — Никогда не чувствовать никакой боли, — ни физической, ни душевной.
Они опускались на уровень местного движения. Его меланхолический взгляд был устремлен в темноту, скрывавшую их дом.
— Какое преимущество для человечества! — воскликнул он.
После ухода Эйнсона с супругой Михаил Пазтор еще долго стоял, ни о чем не думая, на том же месте, и вдруг в его голове неожиданно зародились новые идеи. Он стал ходить взад-вперед, как маятник, под внимательным взором двух чужеземцев за стеклом. Этот взгляд вскоре остановил его. Он сел на корточки, балансируя и плавно покачиваясь, и стал рассматривать их, скрестив руки на груди, а потом обратился к ним с речью:
— Дорогие мои питомцы, я хорошо понимаю все проблемы, хотя не наблюдал вас раньше, я их действительно понимаю, несмотря на такой короткий срок. Более того, я понимаю, что до сегодняшнего момента вы сталкивались лишь с весьма ограниченным типом человеческого сознания. Я знаю космонавтов, мои пузатые друзья. Я сам был космонавтом и знаю, как длинные световые годы завораживают и формируют несгибаемый ум. Вы столкнулись с людьми жесткими, не способными на чувства, с людьми, не обладающими даром сопереживания, не готовыми просто прощать и понимать, потому что они не имеют представления о разнообразии человеческих характеров, с людьми, которые, будучи не способны заглянуть в себя, не могут проникнуть в душу других.
Короче говоря, мои дорогие говнотопы, если вы цивилизованны, то вам предстоит противостоять совершенно цивилизованным людям. Если вы больше, чем животные, то в этом случае пройдет не так много времени, прежде чем мы начнем понимать друг друга. И затем настанет время, когда между нами начнут возникать слова.
Один из ВЗП выпустил свои конечности, поднялся и подошел к стеклу. Михаил Пазтор принял это как предзнаменование.
Обойдя ограждение сзади, он вошел в передний отсек клетки. Нажав кнопку, привел в движение пол, на котором стоял, и продвинулся вперед, в клетку, перемещая перед собой низкий барьер, что придавало директору вид заключенного, занимающего в зале суда скамью подсудимых. Механизм остановился. Теперь Пазтор оказался тет-а-тет с ВЗП, хотя кнопка, на которой лежала его правая рука, гарантировала ему безопасность.
ВЗП издали тонкий свист и прижались друг к другу. От них исходил запах, хотя и не такой противный, как можно было ожидать, но все же очень мешавший. Михаил наморщил нос.
— С нашей точки зрения, — сказал он, — цивилизация измеряется расстоянием, на которое человек отдаляет свои испражнения.
Один из ВЗП вытянул конечность и почесался.
— У нас на Земле нет цивилизации, которая не опиралась бы на письменность. Даже дикари изображают свои надежды на скалах. А у вас есть страхи и надежды?