Градгродд. Сад времени. Седая Борода
Шрифт:
Дорожка пошла вдоль кирпичной стены. Молодые люди задержались здесь ненадолго, а потом, все так же не сводя друг с друга сияющих взоров, повернули назад, к поселку. Буш не пошел за ними: его давно уже покинула юношеская уверенность в будущем.
Заглянув за каменную ограду, он обнаружил опрятный дом, утопавший в мареве одевающегося зеленью сада. Без всяких затруднений проникнув в сад сквозь стену, Буш обошел усадьбу кругом — и заключил, что это крупнейшее поместье в округе, его хозяева, несомненно, и владеют местной шахтой. Это никак не укладывалось у Буша в голове: в истории он разбирался слабо и никак не мог убедить себя, что кто-то может владеть углем — продуктом, принадлежащим только
А тем временем дни продолжали незаметно лететь. Целиком погруженный в себя, Буш очень поздно понял, что весь район парализован затянувшейся забастовкой. Парализованным казалось все, что хоть как-то могло двигаться. Хотя жизнь вроде бы и шла своим чередом: мягчали дующие с болот ветры, животик Эми Буш оттопыривался все больше, но все дела мужчин теперь сводились к длинному ничегонеделанию. Бушу уже казалось, что он усвоил цель своего пребывания здесь: ему предстояло научиться сочувствию и состраданию.
Он по-прежнему жил в саду за бакалейной лавкой, по-спартански растягивая свой запас пищевых концентратов. Тем временем огородные посадки бодро потянулись вверх — им нисколько не мешала неосязаемая палатка.
Место для лавки было выбрано лучше некуда: ее покупателями были все обитатели каменных построек на склоне, ленившиеся лишний раз топать вверх и вниз по холму к магазину у таверны. Однако сейчас вообще покупали мало: деньги у завсегдатаев кончались, а конца забастовке пока не маячило даже в отдалении. Эми Буш уже не могла и дальше продавать в кредит: поставщики требовали платы за товары.
Буш понял наконец, что Герберт в прежние, лучшие, времена работал на шахте, а лавка была суверенным хозяйством Эми. В первые дни пребывания Буша во Всхолмье Герберт с удовольствием торчал в лавке дни напролет, помогая жене и коротая дни вынужденного безделья в разговорах с покупателями. Но шли недели, покупатели становились все более замкнутыми и угрюмыми, или открыто досадовали, что ничего не продается в кредит. А Герберт улыбался все реже и реже и вскоре исчез из лавчонки. Теперь он то и дело приглашал дочь сопровождать его в долгих прогулках по болотам. Буш частенько смотрел им вслед, пока две темных фигуры брели к горизонту на фоне яркого весеннего неба. Но Джоан эти прогулки не доставляли удовольствия, и вскоре она от них отказалась. Герберт тогда перестал бродить по округе и торчал день-деньской на улице в группе других опускающихся все ниже, небритых и раздраженных мужчин.
Однажды поутру огромная толпа собралась у церкви, и владелец шахты, стоя на возвышении, толкнул бурную речь. Буш мог только догадываться о ее содержании, но шахтеры явно не согласились приступить к работе.
Буш был искусственно отстранен от всего окружающего. Но эмоции его постепенно подстраивались на волну этих людей, и он открыл одно крупное преимущество своего нынешнего состояния перед своим «настоящим»: там он мог быть в центре событий и влиять на их ход, зато чувствовал себя эмоционально изолированным от происходящего. Здесь все происходило наоборот.
У Эми уже почти подошел срок рожать. Все свое время она теперь проводила в лавке, постепенно приходившей в такое же запустение, как весь поселок. Она совсем забросила семью; за детьми смотрела одна Джоан. На мужа она тоже перестала обращать внимание, а тот, в свою очередь, все реже появлялся у родного очага. Герберт всегда возвращался только к вечеру, чтобы застать дома дочь. Краски весны цвели теперь на ее щеках, хотя работать приходилось вдвое больше прежнего, — скорее всего, цветущий вид был заслугой ее кавалера. С тех пор, как жена наглухо затворилась в себе, Герберт все больше нуждался во внимании дочери. Он даже иногда помогал ей купать ребятишек и
Буш уже испугался было, что тезка каким-то непостижимым образом сумел его заметить. Но нет, Герберта испугало что-то другое, и это что-то глубоко залегло в нем.
А сыновья его между тем росли, как полевая трава, весь день околачиваясь на улице с такими же оборванными и заброшенными детьми. Эми разве что не ночевала в магазинчике, частенько обращаясь к мужу так, словно они незнакомы. Нездоровый интерес Герберта к дочери напомнил Бушу чье-то давнее высказывание о кровосмешении: что табу, издревле наложенное на древнего человека, и дало толчок его изоляции от себе подобных и побудило к развитию индивидуального сознания; что, как известно, и породило цивилизацию. Если бы эндогамия, вопреки истории, сохранилась к тысяча девятьсот тридцатому году, Эми и Герберт могли бы быть двоюродными, если не родными, братом и сестрой; тогда, прожив вместе столько лет, они не были бы сейчас чужими друг другу.
Одна из причин семейной драмы Бушей всплыла на поверхность в один прекрасный день, когда призрачный Буш прогуливался с раннего утра по поселку. Он уже знал всех жителей в лицо, и ему доставляло удовольствие наблюдать за ними.
Вернувшись к полудню к бакалейной лавке, он заметил во дворе фургон, обычно подвозивший сюда товары. Буш вошел через парадную дверь в лавку и обнаружил ее пустой. Тогда он зашел с черного хода (теперь, сжившись с этой эпохой, Буш уже не проходил сквозь объекты, кроме исключительных случаев).
Эми и Герберт нашлись в общей комнате в компании незнакомца — толстяка в строгом внушительном костюме. Он как раз поднимался из-за стола, засовывая во внутренний карман сложенный лист бумаги. Буш заметил натянутую улыбку гостя и то, что Эми спрятала лицо в ладонях, а плечи ее сотрясаются от рыданий. Герберт, явно потрясенный, замер рядом, беспомощно вцепившись в край стола.
Другой лист бумаги — наверное, копия документа — все еще лежал на столе. Бушу удалось взглянуть на него, прежде чем Эми его убрала. Из нескольких быстро прочитанных строк он заключил, что Эми вынуждена была продать магазинчик более крупной фирме. В подобной ситуации в этом виделся единственно разумный выход. Буш еще раз взглянул на Эми — и ее потрясение и скорбь тут же передались ему.
Толстяк отыскал выход без провожатых. Эми стала вытирать рукавом слезы, а Герберт растерянно зашагал по комнате.
Наконец Эми овладела собой, встала и бросила что-то резкое мужу, на что он ответил так же эмоционально. Мгновенно вспыхнула перепалка, переросшая в бурную ссору — наверное, самую страшную за всю их совместную жизнь. По тому, что Эми в пылу ссоры часто указывала вниз, Буш понял: речь идет о шахте — косвенной виновнице беды.
Скандал вскоре перерос в потасовку. Эми схватила со стола увесистый фолиант и швырнула им в Герберта, задев подбородок. А он, как раненый зверь, ринулся на нее и схватил за горло. Буш, сам не сознавая, что делает, налетел на них, размахивая руками, проскочил сквозь сцепившихся людей и с разбегу ударился головой о камин. Герберт в пылу борьбы швырнул Эми на пол и выбежал, саданув дверью.