Граф Бертран
Шрифт:
– Ты лжешь, - фыркнул граф.
– Давай заключим сделку, - предложила Смерть.
– Я предоставлю тебе свободу до того мгновения, как пропоет петух; мы вместе выйдем отсюда. Если до рассвета в замке отыщется хотя бы один человек, что приведет хотя бы один-единственный убедительный довод в пользу того, чтобы сохранить тебе жизнь, я одна возвращусь туда, откуда пришла. Но если такого человека не найдется, тогда завтра владения твои перейдут к другому хозяину.
– Я принимаю вызов, - отвечал граф, и тут же оказался в пиршественном зале замка, рядом с той, что
Граф жадно вдохнул свежий воздух, наслаждаясь вновь обретенной свободой. Он подошел к очагу, подул на тлеющие угли и подложил дров; пламя послушно взметнулось вверх, и владелец замка протянул к огню замерзшие руки. Он заметно приободрился.
– Сам ли я стану проводить испытание, или ты пойдешь со мной?
– спросил он, обернувшись к Смерти.
– Ты полагаешь, твои слуги осмелятся сказать тебе правду? усмехнулась Смерть.
– Нет, вопрос задам им я.
Граф Бертран пожал плечами.
– Как угодно.
– Сейчас полночь, весь замок спит, - проговорила Смерть.
– Я призову сюда всех по очереди. Они явятся, погруженные в сон, и увидят и услышат только меня. Они станут говорить, не таясь, а поутру забудут обо всем, как забываются ночные кошмары.
Смерть поднялась на возвышение, уселась в кресло графа, опустив холодные, как лед руки, на резные подлокотники.
– Первым будет Хэмфри, твой управляющий, - объявила она.
Граф стоял у возвышения, прислонившись к стене, и удивлялся, отчего так колотится его сердце. Спустя несколько минут дверь в противоположном конце зала открылась и вошел Хэмфри. Он направился прямиком к подножию возвышения, и выжидательно замер, словно за ним посылали: много раз доводилось ему стоять вот так перед графом, и Бертран с трудом верил, что Хэмфри и впрямь погружен в сон.
– Хэмфри, - проговорила Смерть, и голос ее прозвучал негромко и участливо, - если бы господин твой завтра умер, стал бы ты горевать?
– Нет, не думаю, - отвечал Хэмфри.
– Можешь ли ты привести хоть один убедительный довод в пользу того, чтобы сохранить ему жизнь?
Старик на мгновение задумался, а затем медленно заговорил.
– Долгие годы я преданно служил старому графу, его отцу; когда же старый граф умер, я плакал, ибо он был добр и великодушен. Но сын его Бертран жесток и несправедлив, худшего господина в целом свете не сыщешь.
Граф подался вперед.
– Ты забываешься, Хэмфри, - угрожающе произнес он. Одним движением руки Смерть заставила Бертрана умолкнуть.
– Он тебя не слышит, - напомнила Смерть.
– Молчи и внимай слову правды.
Тем временем Хэмфри продолжал.
– Думается мне, кабы не память о его покойном отце, которого я любил, я покинул бы замок много лет назад и подыскал бы себе другого господина. Нет, я не могу привести ни одного довода в пользу того, чтобы сохранить жизнь графу Бертрану.
– Это все, - сказала Смерть.
– Можешь идти.
– Хэмфри поклонился сидящей в кресле и вышел из зала. Граф презрительно улыбнулся краем губ и вскинул голову.
–
– Мартин, - вопросила Смерть, - если бы господину твоему завтра суждено было умереть, огорчило бы тебя это?
– Ничуть, - отвечал Мартин. Он фыркнул.
– Я бы порадовался.
– Можешь ли ты привести хотя бы один довод в пользу того, чтобы сохранить графу жизнь?
Капитан стражи покачал головой.
– Ни одного, - отвечал он, кладя руку на рукоять меча.
– Думается мне, не дорожи я воинской честью, граф умер бы куда раньше.
– Это все, - проговорила Смерть.
– Можешь идти.
– Мартин поклонился и вышел из зала. Презрительная улыбка по-прежнему играла на губах графа; он еще выше вскинул голову.
– Отец Хилари, капеллан замка, - объявила Смерть, и добродушный монах тут же предстал перед нею.
– Святой отец, - промолвила Смерть, - если бы завтра граф умер, огорчило бы тебя это?
– О да, - отвечал капеллан, и граф Бертран напрягся.
– О да, повторил священник.
– Мне бы не хотелось, чтобы он умер без покаяния.
– И граф Бертран расхохотался.
– Можешь ли ты привести хоть один довод в пользу того, чтобы сохранить графу жизнь?
Отец Хилари надолго задумался, и, наконец, сказал:"Я обучал юного графа всевозможным наукам. Уже тогда он был дик и необуздан, и слушал только себя. Может быть, если бы отец его прожил подольше, Бертран вырос бы другим. Он нуждался в твердой руке". Монах покачал головой.
– Конечно, я стану молиться за его душу и уповать на то, что небеса смилостивятся над грешником, но, хотя стыдно мне признаваться в этом, я думаю, что предам прах графа земле с чувством глубокого облегчения, радуясь, что отныне он более никому не причинит зла.
– Это все, - объявила Смерть, - Ступай.
– Отец Хилари ушел; на губах Бертрана по-прежнему играла презрительная усмешка; он еще выше вскинул голову.
Одного за другим призывала к себе Смерть обитателей замка, и расспрашивала их одного за другим: воинов и свиту, конюхов, доезжачих и сокольничих; поваров, полотеров и лакеев; один за другим они отвечали на заданный вопрос. И все, начиная от хранителя библиотеки, тощего, серьезного книжника, родича самого графа, и кончая жалкой судомойкой, что прятала красные руки под засаленным передником и таращилась на Смерть, открыв рот, - все давали один и тот же ответ. В целом замке не нашлось человека, что привел хотя бы один довод в защиту графа Бертрана.
И когда последний из слуг вышел из зала, и Смерть с графом снова остались вдвоем, Смерть повернулась к Бертрану и молвила:"Ты выслушал всех. В замке больше некого расспрашивать, а восход близок".
Граф поглядел в окно и увидел, что на небе уже забрезжил бледный свет нового дня; никогда прежде встающее солнце не казалось ему столь ненавистным, а жизнь - столь желанной. Во дворе закукарекал петух.
– Ты выиграла, - признал граф.
Смерть поднялась с кресла.
– Пойдем, - приказала она.