Граф Брасс
Шрифт:
Всадник виднелся впереди, но очертания его фигуры становились все более расплывчатыми, и все же это был не призрак.
– Стойте!
Скакун Хоукмуна поскользнулся в грязи и испуганно заржал, чтобы предупредить всадника об опасности, что грозила им обоим. Хоукмун вонзил шпоры в бока, и лошадь рванула вперед. Однако задние ноги ее все еще увязали в трясине.
Затем оба кубарем слетели с тропинки, что вилась меж заводей, разломали стену тростника и тяжело рухнули в грязь, которая с жадным чавканьем принялась затягивать их. Хоукмун изо всех сил пытался выбраться на твердую землю, но ноги запутались в стременах, да еще конь придавил своим боком Отчаянным рывком он ухитрился ухватиться за пучок осоки и подтянулся к тропинке. Но стоило продвинуться всего на пядь, как трава вырвалась с корнем, и он вновь рухнул в трясину.
Тогда на Хоукмуна внезапно снизошло полное спокойствие, ибо он осознал, что чем больше он паникует, тем легче болоту совладать с ним. И он сказал себе, что если и были у него враги, желавшие ему смерти, то теперь он сам, по собственной глупости, исполнил их мечты.
Глава 3
ПИСЬМО КОРОЛЕВЫ ФЛАНЫ
Он не видел своей лошади, зато отлично мог слышать ее. Несчастное животное изо всех сил билось в грязи, которая грозила поглотить его целиком, и содрогания его с каждым разом становились все слабее.
Хоукмуну удалось высвободить ноги из стремян, и лошадь своей тяжестью едва не придавливала его, но теперь над поверхностью трясины торчали лишь его руки, плечи и голова, и мало-помалу он все глубже уходил в болотную жижу.
Ему пришло в голову, что если встать животному на круп, то он сумеет допрыгнуть до тропинки, но все усилия оказались тщетными, он лишь еще глубже утопил несчастную лошадь. Та уже хрипела из последних сил, и Хоукмун сознавал, что вскоре ему самому придется познать те же мучения.
Он ощущал себя совершенно беспомощным, и хуже всего, что виной его гибели станет собственная глупость. Он не решил никаких проблем, а лишь добавил новых. Понятно, что если он не вернется с болот, то многие решат, что его сразил призрак графа Брасса. А это сделает еще более убедительными обвинения Черника и всех прочих, так что даже сама Иссельда заподозрит мужа в предательстве. Возможно, ей придется даже бежать из замка Брасс. Она уедет жить к королеве Флане, либо в Кельн, но их сын Манфред уже никогда не унаследует титул Хранителя Камарга, а их дочь Ярмила будет стесняться самого имени своего отца.
– Я глупец!
– воскликнул он громко.
– И убийца! Ибо довел до гибели отличную лошадь. Возможно, Черник был прав, и Черный Камень действительно заставил меня совершить все эти подлости, а потом забыть о них. Может статься, я заслуживаю смерти.
Ему показалось, будто граф Брасс прошел где-то совсем рядом и зловеще расхохотался, но на самом деле то был всего лишь болотный гусь, чей сон потревожил охотящийся лис.
Его левая рука уже вся ушла в трясину. С огромными предосторожностями он вызволил ее из грязи, но тростник оставался по-прежнему вне досягаемости.
Последний вздох лошади донесся до него, и голова несчастного животного ушла в болотную жижу, туловище содрогнулось в последний раз, словно пытаясь набрать полную грудь воздуха, после чего лошадь затихла, и Хоукмун проводил ее взглядом, пока она не исчезла в трясине. Теперь голоса, что насмехались над ним, сделались более многочисленными, и не послышался ли ему голос Иссельды? Нет, это просто крик чайки. А эти грубые голоса, уж, не солдаты ли это? Нет, должно быть, тявкают лисы и взрыкивают болотные медведи.
Подобный обман показался ему в этот миг самым жестоким из всех, ибо то были иллюзии, порожденные его собственным мозгом. И вновь его охватило ощущение горькой иронии. Стоило ли так много лет страдать и мучиться в жестокой борьбе против Империи Мрака, стремиться остаться в живых после ужасных испытаний, пережить леденящие душу приключения на двух континентах?.. Чтобы затем столь бесславно умереть в одиночестве, в болотной тине. Никто и никогда так и не узнает правды о том, где и как он погиб, ничто не укажет на место его могилы, ему не воздвигнут памятник у стен замка Брасс, единственное утешение - это что мучиться ему, похоже, осталось недолго, ибо теперь трясина затягивала его все быстрее.
– Дориан!
На сей раз птица словно звала его по имени, и он эхом откликнулся:
– Дориан!
– Герцог Кельнский!
– проревел болотный медведь.
– Герцог Кельнский, - тем же тоном отозвался Хоукмун.
Теперь он уже никак не мог высвободить левую руку, а грязь доходила ему до подбородка, стискивала грудь и мешала дышать. У него закружилась голова, и он мог лишь надеяться, что потеряет сознание прежде, чем болотная жижа заполнит ему рот.
Но если он умрет, то, возможно, сумеет отыскать дорогу в потусторонний мир и вновь встретит там графа Брасса, и Оладана с Булгарских гор, и Гьюлама д'Аверка, и Ноблио, поэта-философа.
– О!
– сказал он себе.
– Если бы я мог быть в этом уверен, то принял бы смерть с радостью. Но все же остается вопрос чести... И Иссельда, Иссельда!
– Дориан!
И вновь этот птичий крик, так похожий на голос его жены. Говорят, подобные фантасмагории иногда происходили с умирающими. Возможно, другим людям это облегчало кончину, но только не ему.
– Дориан! Мне показалось, я узнала твой голос. Это ты? Что случилось?
– Я в трясине, любовь моя, - ответил птице Дориан Хоукмун.
– И я гибну. Передай им, что Хоукмун не был предателем. Скажи им, что он не был трусом, но зато можешь им сказать, что он был болваном.
Какой-то шорох послышался в тростниках, что окаймляли берег трясины, и взгляд Хоукмуна устремился в ту сторону. Он ожидал увидеть лисицу и заранее съежился при мысли о том, как хищник нападет на несчастную жертву трясины. Но вместо этого среди стеблей возникло человеческое лицо. И это лицо было ему знакомо.
– Капитан?
– Да, милорд, - отозвался Джозеф Ведла, и тут же отвернулся, чтобы бросить кому-то через плечо:
– Вы были правы, сударыня. Он здесь. Почти с головой ушел в трясину.