Граф Феникс
Шрифт:
– Да. У меня нет тайн, которые не могла бы знать святая церковь. Все мои труды направлены на благо Рима, и скоро там убедятся в моей верности. Но чтобы работать в стане заблуждающихся и непосредственных врагов истины, я должен таиться.
– О, я понимаю это, полностью понимаю, – говорила госпожа Ковалинская, положив голову на мощную грудь магика.
– Теперь скажите, – продолжал Калиостро, – как расположен ко мне «малый двор» и скоро ли я могу надеяться быть представленным?
– Ах, я приложила все старания! Но, к несчастью, Катерина Ивановна Нелидова не на вашей стороне. Письмо из Курляндии породило в ней предубеждение и недоверие, с которым трудно бороться.
– Какое несчастье! Для успеха моего дела необходимо сочувствие великого князя Поля!
– Я напрасно уверяла Катерину Ивановну, что письмо подложно. За это время она получила еще несколько писем из Митавы от разных лиц, представляющих вас в неблагоприятном свете.
– Все это происки моих врагов, черных магиков! Они восстановили против меня отцов-иезуитов! Они обносят меня и в Митаве! И после всего сделанного мной в семействе баронов Медем там нашлись слабодушные, поверившие клевете.
– Не падайте духом, дорогой отец! – утешала госпожа Ковалинская. – Все-таки мне удалось через некоторых лиц привлечь к вам сочувствие цесаревны Марии Федоровны. Она переписывается с достопочтенными отцами Лафаретом и Сен-Мартеном. Отзывы их о вас были ей показаны. Цесаревна склонила супруга, великого князя, дать вам аудиенцию. Вы будете приняты в Гатчине на этой неделе.
При этом приятном известии граф выразил чувство благодарности отеческим поцелуем в ее горячие уста.
ГЛАВА
LXVI Тревога
На рассвете гости Ивана Перфильвича начали разъезжаться. Но члены капитула остались с тем, чтобы потребовать отчета у графа Калиостро, или Фридриха Гвальдо, или кавалера Вальдоне, или графа Феникса, или Великого Кофта, или как бы еще ни назывался сей протей. Они разошлись по отведенным им покоям и предались отдыху, в котором весьма нуждались.
Заснули и слуги, и весь остров погрузился в тишину. Спали, забравшись в беседки или растянувшись на скамейках в аллеях, и сторожа, пренебрегая важным поручением охранять от дерзких посягательств стрелку. В это время какой-то человек через цветники и сады осторожно пробирался по кустам к могиле Гомера и статуе Мемнона. Здесь он бесстрашной рукой вытащил из земли воткнутый в нее накануне магиком гвоздь и швырнул его в сверкающие воды залива. Ударившись о воду, гвоздь тут же пошел ко дну, оставив на поверхности лишь широко разбегающиеся круги.
Взяв затем сухую ветку, он затоптал круги и знаки, начертанные на песке Калиостро, и концом ветки начертил собственные, весьма прихотливые иероглифы.
Совершив все это, таинственный незнакомец удалился так же, как и пришел. Только ворона, потревоженная им, поднялась с дуба и с шумным хлопаньем крыльев трижды зловеще прокаркала.
Но ее вещий предостерегающий голос не был услышан. Сторожа безмятежно храпели, так как, сменяя поздно ночью поставленных накануне, уже явились после заседания в поварнях, где истреблялись обильные остатки Ивановского ужина, состоявшего по роскошному обычаю восемнадцатого века из восьмидесяти кушаний. Может быть, потому сон их и был столь крепок и сладок, хотя, конечно, можно было его объяснить и действием чар злых некромантов. По крайней мере, в свое оправдание стража привела потом именно эту, последнюю причину. Они даже рассказали о страшных видениях, которые сначала представились им. Дикий хохот, огненные глаза в кустах, протягивающиеся косматые руки, подкатывавшиеся под ноги колючие ежи и другие призраки пытались устрашить их и заставить уйти со своих постов. Они мужественно противостояли всему этому. Но тогда наслан был на них некий волшебный сон. И все они заснули как мертвые.
Уже солнце поднялось над садом и парками острова, и лучи его прокрадывались сквозь неплотно сдвинутые занавесы в покои, где сладко спали члены капитула и сам хозяин, Иван Перфильевич, когда дверь уединенного салона, куда накануне был перенесен бесчувственный Великий Кофт, с шумом отворилась. Оттуда поспешно вышел сам магик и, схватив первую попавшуюся сонетку колокольчика, принялся энергично дергать за нее. Однако его усилия долго ни к чему не приводили. Никто не шел на вызов. Он дергал еще и еще. Наконец появился заспанный, неубранный, измятый лакей-француз и недовольно спросил:
– Что угодно вашей милости?
– Сейчас же разбудите его превосходительство! – приказал Великий Кофт.
– Как-с? Кого-с? – изумленно, силясь шире раскрыть слипавшиеся глаза, переспросил лакей.
– Господина Елагина! Немедленно разбудите господина Елагина! – нетерпеливо повторил Кофт.
– Разве же это возможно? Они изволят почивать, – сказал лакей.
– Потому-то я и приказываю вам разбудить господина Елагина, что он спит и почивает, не зная и не чувствуя ужасного несчастия!
Слуга, видимо, подумал, что граф, которого с ужина унесли в бесчувствии, и до белого света еще не протрезвился. Он сказал, что, во всяком случае, может только доложить о требовании господина иностранца, – как он теперь язвительно нарек прервавшего его утренний сладкий сон и приказывавшего нечто столь несуразное графа Калиостро, – дворецкому.
– Докладывайте, но только поскорее! – приказал магик и, сложив руки на груди, стал прохаживаться по анфиладе покоев.
Лакей ушел и не возвращался. Тогда Калиостро стал дергать за сонетки в разных покоях. Этот перезвон, звуки которого стали доноситься из нижнего этажа, где помещались слуги, подействовал. Показался быстро идущий и на ходу надевающий ливрейный кафтан измятый и заспанный дворецкий-итальянец.
– Это они звонят?! – бесцеремонно тыкая пальцем по направлению прохаживавшегося Калиостро, спросил лакея дворецкий.
– Они-с! – фистулой и как-то жалостно преклонив голову на один бок сказал лакей.
– Что угодно, экчеленца? – спросил дворецкий на родном языке.
– Разбудите сейчас же господина Елагина! – отвечал Калиостро.
– Но это невозможно!
– Вы ответите, если не исполните моего приказания. Господин Елагин будет вами очень недоволен. Совершилось страшное несчастье.
– Какое несчастье?
– Разбудите господина Елагина и всех оставшихся в его доме ночевать особ сейчас же! Если вы не хотите, я сам пойду их будить.
– Я должен доложить об этом камердинеру его превосходительства! – сказал дворецкий.
Он удалился, но на этот раз вернулся гораздо, скорее, вместе со старичком, русским камердинером Ивана Перфильевича. Тот долго не мог взять в толк, чего хочет иностранный гость. Известие о каком-то несчастье встревожило его чрезвычайно. Магика он искренне боялся, почитая злым чародеем, уже раз наславшим на его престарелого господина тяжкую болезнь. Не исполнить требование проклятого колдуна, как бы не было худо? Исполнить – но как? Его превосходительство почивает так сладко, и будить его он не смеет. Камердинер ахал Наконец решился пройти в спальню Ивана Перфильевича и посторожить. Может быть, сами проснутся и крикнут Тогда и доложить…