Граф Феникс
Шрифт:
Женщина спала, и можно было при дневном освещении хорошо рассмотреть ее лицо, ранее таившееся в сумраке покрывала. Тут проявились все изъяны, наложенные годами, страстями и последним буйным пиршеством любви. Теперь она походила на смятый увядший цветок, на розу из своего венка, все еще остающегося на ее кудрях, но потерявшего аромат, свежесть, краски, жизнь. Ее черные кудри! Но что это? Серебристая нить предательски извивается в локоне! Злая насмешка судьбы! Пудра, равномерно серебрившая вчера синевато-агатовые переливы ее кудрей, осыпалась, и выступил иней надвигающихся лет увядания. Он заметил и роковые морщинки вокруг сомкнутых век и нарушенную гармонию форм. И наконец вся красота ее померкла перед ним и осталась лишь одна увядшая плоть.
Юноша поспешно, но осторожно, чтобы не разбудить спящую, встал и, одевшись, выбрался из спальни. В соседней комнате стояло бюро с письменными принадлежностями и бумагой. Он сел и написал вексельную расписку. В ней проставил сумму всего своего состояния, не оставив себе не единого рубля. Эту расписку вложил в конверт, надписав: «Серафиме Калиостро», и оставил на столе возле снятых ею драгоценностей. Потом вышел из домика, где все предметы показали ему теперь свою ветхость. На веранде к нему выскочила гостеприимная старушка. Но чепца и буклей на ней не было, и одета была в грязную кофту и выцветшую юбку. При дневном свете, неприбранная, она казалась настоящей ведьмой, тем более что запавшие глазки ее светились алчностью и дрожащая рука жадно тянулась к уходящему ночному гостю. Он швырнул кошелек отвратительной мегере. Та с большой ловкостью подхватила звякнувшие червонцы.
ГЛАВА LXX
Казимир нагрубил
Калиостро торжествовал. Несколько раз с наслаждением трепетной рукой касался он, как талисмана, спрятанного на груди извещения. В самом деле, широкие перспективы открывались магику. Не сомневался, что расстроенное, по слухам, воображение цесаревича Павла Петровича легко поддается его внушениям. Тогда он быстро приобретет вес в Гатчине, и останется только привести в действие магическую цепь сторонников Месмера при дворе и в свете, которая тоже будет в его руках через восторженную духовную сестру его и дочь – Ковалинскую.
На пристани магика встретил Казимир. Черная гондола уже стояла наготове, с гребцами и престарелым кормчим.
– Где графиня? – спросил тихо граф.
Казимир лукаво улыбнулся и указал на сверкавший плес Невы и зеленый берег соседнего острова.
– Вы все исполнили, любезный Казимир, как я приказал? – строго спросил магик, недовольный весельем и развязностью поляка.
– Да, абсолютно! – продолжая странно улыбаться, отвечал Казимир.
– Вы ждали их здесь, на пристани? – хмурясь, спросил магик.
– Да, на пристани.
– И отвезли к старушке?
– Да.
– Князь с графиней?
– О нет. Он ушел, пока она спала.
– Но графиня уже проснулась?
– О конечно! И, не найдя князя, предалась отчаянью!
Да! Да! Графиня безутешна. Я оставил ее плачущей, – с самым веселым и довольным видом рассказывал Казимир, как будто говорил о чем-то очень приятном.
– Не понимаю вашей веселости, – с досадой заметил некромант. – Слезы госпожи должны бы тронуть вас. Вижу, что возникли какие-то затруднения, и поэтому мне надо сейчас же увидеть графиню.
– Если верить тем обещаниям, которые она давала относительно вас, – несмотря на замечание Калиостро, возразил поляк, – то свидание с графиней может окончиться печально для вашего сиятельства.
Тут спиртуозные эманации, исходившие от Казимира, объяснили некроманту развязность слуги, очевидно, уже успевшего опохмелиться в поварнях Елагина.
– Черт вас побери, Казимир! – сказал с досадой граф. – Вы с утра навеселе.
– О, это ничего не значит! Чемодан вашего сиятельства уже погружен в гондолу, Эммануил тоже здесь. Не знаю, как вы распорядитесь насчет госпожи Ковалинской? Захватим ее с собой или оставим здесь?
– Повторяю, что вы с утра пьяны, Казимир, и предупреждаю: если это повторится еще раз, я буду вынужден отказать вам!
– Черт возьми, как я буду огорчен! Да я сейчас же найду себе место почище, нежели у странствующего магика! Предложений сколько угодно! Лучшие дома столицы мне открыты! А если уеду в Варшаву, то могу быть камер-лакеем при самом короле Станиславе-Августе!
– Очень хорошо. В таком случае я не удерживаю вас, – холодно сказал магик.
– То есть как это! – вызывающе задирая нос и кося левым глазом, спросил Казимир. – Как мне понимать слова вашей милости?
– Так, что я отказываю вам. Вы грубите мне. А я не желаю иметь дело с грубияном. Мне нужен деликатный, скромный и надежный слуга. Да не один. Ведь я получил приглашение в Гатчину к наследному принцу! – Калиостро показал извещение «малого двора». Однако-это не произвело особого впечатления на поляка.
– В Гатчину! Ваше сиятельство зовут в Гатчину! Э, как же вы там обойдетесь без моей помощи и без Эммануила?
– Вполне. Но вы, Казимир, уйдя от меня именно теперь, когда звезда моя восходит, потеряете очень много, может быть, все!
– Кто из нас больше потеряет, это еще вопрос! – нагло возразил поляк. – Ведь я о вашем сиятельстве знаю слишком такое… Если огласить, так вам, пожалуй, и оставаться в Петербурге будет нельзя!
Лицо Калиостро потемнело от гнева.
– Пьяный нахал! Ты смеешь мне угрожать! – проговорил он сквозь зубы, – Уже за одно это ты жестоко поплатишься!
– Я вас не боюсь. А вы лучше жалованье мне отдайте! Много ли я видел от вас? Толкуете о кладах, а сами считаете каждый грош!
– Ты жестоко поплатишься. А теперь убирайся. И Калиостро направился к гондоле.
– Я сам от вас ухожу!.. Я не нуждаюсь. Я – прирожденный литовский шляхтич, а вы кто и откуда, никому неизвестно! – кричал ему пьяный Казимир. – Эммануил! Иди сюда! Этот магик развратит твое детское сердце! Вы чернокнижием занимаетесь! Жалованье мое отдайте, граф бродячий!
ГЛАВА LXXI
Горе женщины
Калиостро уже сидел в гондоле и приказал плыть к домику таинственной соотечественницы. Престарелый кормчий оттолкнулся багром от пристани. Гребцы ударили веслами.