Граф Монте-Веро
Шрифт:
В этот мрачный, суровый вечер по одной из глухих улиц столицы двое быстро шли к заставе, чтобы через предместье выйти в открытое поле. Они торопились, так как ночная стража, которой у них были основания бояться, уже занимала свои места. Оба были высокого роста и крепкого сложения, и на обоих была потертая, поношенная одежда.
– Ну, вот мы и на площади, – Сказал один из них, на голове которого была надета испанская шляпа, которую он, подходя к знакомому ему месту, сдвинул со лба, так что можно было видеть темные глаза, опушенные длинными темными ресницами, и черную густую бороду, обрамлявшую его лицо.
– О,
– Ну, так что же, что холодно, этой беде можно помочь, доктор, надо изнутри подавать больше жару в «Белом Медведе», тогда будет тепло!
– Если бы только всегда хватало денег заплатить! Трактирщик Леопольд такой скряга, и тупоумный Рольф тоже, они ничего не дают взаймы, времена настали скверные!
– Надо сделать опять что-нибудь, чтобы какое-то время жить без нужды! Так, как сделал Фукс три месяца назад.
– Но за ним следуют по пятам!
– Он ничего не боится, вот уже неделя, как он каждый вечер ходит в «Белого Медведя»! Ну, а первый, кто осмелится подойти к нему, останется на месте, он только с виду такой кроткий, – возразил Дольман. – В делах у него какой-то секрет, похоже, этот лысый вредит мне – он тоже занимается удушением!
– Ты кричишь о себе больше, чем делаешь. Я знаю, ты душил только собак!
– Это ремесло не в моем вкусе, пусть этим занимается палач!
– Твой брат? Но он же тебе платит!
– Не даром же, но тише! С тобой надо быть поосторожней, ты пьяным родного отца предал! Сам ты отделался даровой квартирой на пять лет, а он не вынес мучений и умер! Это похоже на тебя! Я и сам, если взбешусь, если чем-нибудь завладею, так уж ни за что не выпущу из рук!
– С бутылкой и я такой же! – отвечал, смеясь, тот, которого Дольман назвал доктором. Смех его был так отвратителен, будто он хотел этим заглушить слова Дольмана.
Дома, мимо которых они проходили, становились все меньше и ниже; здесь уже не встречалось фонарей.
Эти двое, обыкновенно проводившие ночи в парке вместе со многими подобными им бездомными, среди которых были и женщины всех возрастов, вышли наконец на дорогу, тянувшуюся вплоть до парка. Эта пустынная песчаная дорога называлась Тополевой аллеей. Строений на ней не было, лишь изредка кое-где встречалось что-то вроде сараев, а дальше совершенно отдельно находился трактир, или постоялый двор «Белый Медведь», но для постоя сюда никто не являлся. Этот трактир служил скорее местом сходки темных людей, оставаться среди которых было крайне опасно, особенно если в кармане звенело хотя бы несколько грошей. Когда оба мошенника вышли, наконец, на Тополевую аллею, ветер особенно уныло завыл в деревьях.
– Надо хорошенько выпить сегодня! – сказал доктор, плотнее закутываясь в свой дырявый летний сюртук и согревая в карманах окоченевшие руки.
Из далекого города донесся бой башенных часов. Пробило одиннадцать.
– Тс, не идет ли там человек? – прислушался Дольман.
– Кажется, там двое, – возразил доктор. – Наверно, не чужие!
Теперь справа от дороги виднелся трактир. Это была низенькая, полуразвалившаяся лачуга, с худой крышей, маленькими подслеповатыми окнами и покосившейся
Из-за темноты Дольман и доктор сочли одного человека, несшего мешок, за двоих.
– О, да это сам хозяин! – сказал Дольман. – Откуда он так поздно? Ведь он не очень-то любит оставлять трактир на одного тупоумного Рольфа, верно, опять сделал выгодное дельце – что-то тащит!
– Добрый вечер, господин Леопольд, – сказал доктор, снимая шапку. – Вы должны заплатить тут таможенные пошлины!
С этими словами толстый доктор, который в самом деле когда-то учился медицине, встал в дверях, не пропуская хозяина. Старик, казалось, не обратил на него внимания, а подойдя ближе к Дольману, заглянул через дырявую занавеску внутрь.
– Воздух чистый, там сидит Фукс! – заметил Дольман.
– Вот и хорошо! Сегодня он пришел вовремя, – проговорил тощий Леопольд хриплым голосом. – Ну, пустите!
– Вы сегодня в дурном расположении духа – один с такой тяжелой ношей! – заметил доктор, с любопытством ощупывая его мешок.
– Не трогайте и не суйте во все нос! – огрызнулся Леопольд. Он вошел в прихожую и, отворив дверь маленькой комнатки, уложил там мешок и запер дверь на ключ.
Отвратительный запах обдал их при входе в комнату, но все трое, казалось, не чувствовали его.
В низеньком помещении, полном дыма, было двое гостей. Один, которого Дольман назвал Фуксом, сидел задумчиво за столом; перед ним стоял стакан с водкой и тарелка с остатками колбасы. Он был невысокого роста, худощавым. На нем был светло-коричневый сюртук, темный жилет, застегнутый до верха, на столе подле него лежала старая серая шляпа.
Лицо Фукса казалось совершенно спокойным, а между тем человек этот был опасным преступником, который обвинялся во множестве убийств, совершенных в последнее время. Позже мы узнаем биографию этого злодея. У него была большая лысина, сизые усы его были редкими, но, по-видимому, составляли немалую гордость владельца, так как он постоянно поглаживал и закручивал их; щеки его были впалыми и желтыми, что говорило о его болезненности, только серые, живые глаза Фукса свидетельствовали, что он вовсе не так спокоен, каким кажется.
Второй гость «Белого Медведя» сидел поодаль от Фукса за другим столом. На нем была грязная белая шапка, какие носят гимнасты и которую он, вероятно, нашел на гимнастической арене и носил за неимением другой.
Он был еще молод, но у него было лицо закоренелого преступника; в его глубоко ввалившихся, воспаленных глазах с пытливым взором было что-то отталкивающее. Жесткая рыжая борода и усы дали ему кличку Рыжий Эде. Когда Рыжий Эде был при деньгах, он мог казаться истым джентльменом; к тому же он обладал изысканным красноречием. В настоящую минуту дела его были плохи. Грязно-белая шапка, неряшливый нанковый сюртук, не подходившие к этому времени года, и дырявые сапоги не позволяли ему пускаться на промысел. Рыжий Эде ждал только удобного случая, чтобы, подобно Фуксу, при помощи одного отчаянного дела выпутаться из стесненного положения.