Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв
Шрифт:
Даниэлла улыбнулась.
Само интервью прошло довольно гладко. Даниэлла была достаточно опытна, чтобы не переступить в своих маневрах тот болевой порог, за которым могла бы столкнуться с серьезным сопротивлением со стороны жертвы. Но когда она провела кончиком пальца по виску, нажимая на подкожную клавишу, которая выключила ее записывающее оборудование, Энджи напряглась в ожидании настоящей атаки.
– Спасибо, – сказала Даниэлла. – Остаток полета, конечно, не для эфира.
– А
– Чего я действительно не понимаю, дорогая, – сказала Даниэлла, не обращая на него внимания, – так это зачем было утруждаться…
– Утруждаться, Даниэлла?
– Зачем вы вообще ложились в эту скучную клинику? Вы ведь говорили, что наркотики никак не влияют на вашу работу. Вы также говорили, что от них нет никакого кайфа в обычном понимании этого слова. – Она хихикнула. – Однако продолжаете настаивать на том, что это было вещество, вызывающее исключительно тяжелую зависимость. Так почему вы решили соскочить?
– Это было ужасно дорого…
– В вашем случае, конечно, вопрос чисто академический.
Верно, подумала Энджи, хотя неделя на этой дряни мне стоила твоего годового оклада.
– Наверное, мне опротивело платить за то, чтобы чувствовать себя нормальной. Или за слабое приближение к нормальности.
– У вас развился иммунитет?
– Нет.
– Как странно.
– Не так уж и странно. Наркодизайнеры конструируют вещества, не имеющие, как предполагается, традиционных побочных эффектов.
– Ага. Но как насчет нетрадиционных побочных эффектов, нынешних? – Даниэлла налила себе еще вина. – Естественно, я слышала и другую версию происшедшего.
– Правда?
– Конечно. Что это было, кто это делал, почему вы перестали.
– И?
– Что это был антипсихотик, произведенный в собственных лабораториях «Сенснета». Вы перестали его принимать, потому что предпочли остаться сумасшедшей.
Веки Даниэллы затрепетали, затуманивая сверкание голубых глаз. Порфир осторожно вынул из руки журналистки стакан.
– Спи спокойно, детка, – сказал он.
Глаза Даниэллы закрылись, и она начала мягко посапывать.
– Порфир, что…
– Я подмешал ей в вино снотворное, – ответил парикмахер. – Она ничего не почувствовала, мисси. И потом не сможет вспомнить ничего, кроме того, что есть у нее в записи… – Он расплылся в улыбке. – Тебе ведь не хочется выслушивать треп этой суки всю дорогу до Нью-Йорка, правда?
– Но она же поймет, Порфир!
– Ничего она не поймет. Мы ей скажем, что она в одиночку уговорила три бутылки и напакостила в ванной. А чувствовать она себя будет соответственно. – Он плотоядно усмехнулся.
Час спустя Даниэлла Старк еще похрапывала – теперь уже довольно громко – на одной из двух откидных
– Порфир, – сказала Энджи, – как по-твоему, может она быть права?
Парикмахер уставился на нее своими невероятно красивыми, нечеловеческими глазами.
– И ты бы не знала?
– Я не знаю…
Он вздохнул:
– Мисси слишком тревожится. Ты теперь свободна. Наслаждайся этим.
– Но я и правда слышу голоса, Порфир.
– Разве мы все их не слышим, мисси?
– Нет, – ответила она, – не так, как я. Ты знаешь что-нибудь об африканских религиях, Порфир?
Он иронично усмехнулся:
– Так я же не африканец.
– Но когда ты был ребенком…
– Когда я был ребенком, – сказал Порфир, – я был белым.
– О черт…
Он рассмеялся:
– Религии, мисси?
– До того как я пришла в «Сенснет», у меня были друзья. В Нью-Джерси. Они были черными и… верующими.
Парикмахер поморщился и закатил глаза:
– Колдовские знаки, мисси? Петушиные лапки и мятное масло?
– Ты же знаешь, что это совсем не так.
– И что, если знаю?
– Не смейся надо мной, Порфир. Ты мне нужен.
– Я есть у мисси. И да, я знаю, что ты имеешь в виду. И это их голоса ты слышишь?
– Слышала. После того как я подсела на пыль, они ушли…
– А теперь?
– Их нет.
Но момент был упущен, и она отказалась от мысли попытаться рассказать ему о Гран-Бригитте и о наркотике в кармане.
– Хорошо, – сказал он. – Это хорошо, мисси.
«Лир-джет» стал снижаться над Огайо. Порфир уставился перед собой в переборку, неподвижный как статуя. Глядя вниз на приближающуюся, пока еще скрытую облаками землю, Энджи вспомнила вдруг игру, в которую часто играла в детстве, когда летала на самолетах. Она тогда представляла, что бегает среди уплотнившихся, словно во волшебству, облачных пиков и каньонов. Те самолеты принадлежали, скорее всего, «Маас-Неотек». Теперь она летает на «лирах» «Сенснета». Коммерческие авиалайнеры оставались для нее лишь съемочными площадками стимов: первый перелет на только что восстановленном «Джей-Эй-Эль» «конкорде» из Нью-Йорка в Париж в обществе Робина и «сенснетовских» избранных.
Снижаемся. Уже над Нью-Джерси? Слышит ли ребятня, заполонившая детские площадки на крыше бовуаровской Новостройки, шум двигателей? Скользит ли слабое эхо присутствия Энджи над барритаунским кондо, где прошло детство Бобби? Как немыслимо сложен этот мир, в котором корпоративная воля «Сенснета» сотрясает крохотные косточки в ушах никому не ведомых, ничего еще не ведающих детей…
– Порфир кое-что знает, – очень тихо сказал вдруг негр. – Но Порфиру нужно время, чтобы подумать, мисси…
Самолет разворачивался, заходя на посадку.