Граф Соколов – гений сыска
Шрифт:
Прошло месяца два, но Куренков, подобно невидимке, растворился в громадном городе. И вот однажды на закате сентябрьского воскресного дня шел я по Солянке. Вдруг смотрю – из пивного зала Василия Перова выходит крепкого сложения, хорошо одетый человек, в белой сорочке, галстуке, тростью помахивает, костюм прекрасного покроя, может, шил у Жака или у самого Анатолия Гришина в Столешниковом переулке. Однако по манере держаться, по расхлябанной походке, по сутулости угадывается в нем простолюдин.
Но я прошел бы равнодушно, ежели этот субъект не вел бы себя нервно. То оглянется, то возле зеркальной витрины потрется – изучает
Вдруг субъект стал переходить дорогу, лицом ко мне повернулся. Жесткие иссиня-черные волосы зачесаны назад, лоб узкий. Овал лица квадратный, нос прямой. Ушная раковина треугольная, оттопыренная. Шея короткая, грудь широкая, рост выше среднего. Ведь это совпадает с приметами разыскиваемого Куренкова!
Оглянулся я: ни городового, ни дворника. Только слоняется рвань разная, ведь Хитровка с ее ночлежками и трущобами в двух шагах. На помощь этих головорезов рассчитывать не приходится. Скорее наоборот… Тип наверняка вооружен, а я нет. Ну, думаю, уйдет! А тип уже заметил мое внимание к нему. Остановил извозчика, вспрыгнул в коляску. Что делать? Другого извозчика, чтобы проследить, не вижу. Тогда я рванулся, догнал коляску и ухватился за рукав типа. А он меня по лицу – хрясть! А сам соскочил, задал деру. Ну, я за ним! К Спасо-Глинищевскому переулку тип не побежал, его там наверняка дворники схватили бы. Тут какая-то шпана проходила, крикнули ему: «Мотай в соляные склады!» Тот и нырнул в подземный лабиринт, где бесконечные темные переходы, а по случаю выходного – ни души, даже фонари керосиновые не горят. Сторож и тот, как потом выяснилось, не вышел на службу по причине запоя.
Как быть? Подобрал я отрезок трубы, спрятался за выступ. Полчаса жду. Совсем уже темно, ни живой души вокруг, только крысы между ног шуршат. Холодно стало, зуб на зуб не попадает. Что делать? Спущусь в лабиринты, он или ускользнет, или меня укокошит и опять же скроется. Вдруг мысль пришла – остроумная. Ору: «Эй, браток, легавый слинял, канай наверх!»
Что бы вы думали? Слышу в темноте осторожные шаги. Вот и мой голубчик нарисовался, головой повертел туда-сюда. Я его обрезком трубы ка-ак шарахну – он и брык, без чувств распластался.
Дернул я на Солянку, стал свистеть, прибежал городовой, мы типа в участок приволокли в наручниках. Действительно, Куренковым оказался.
– И большое наказание тогда этот человек понес? – спросил старый граф.
Диевский вздохнул:
– Выпустили его за отсутствием доказательств вины! Дворник, которого он – табуретом, был свидетелем единственным. Про отпечатки пальцев мы тогда и не слыхали. Попади он в тот раз на Сахалин, так и не произошло бы трагедии в Малом Ивановском переулке, которой, кстати, заниматься пришлось Аполлинарию Николаевичу. А вскоре меня повысили в должности – стал приставом.
Соколов коротко хохотнул:
– Вот, Николай Григорьевич, какая несправедливость: ты трубой – по голове, и тебе – повышение в должности. А если бы я такое, не приведи господи, сделал, так все газетки захлебнулись бы в злобных ругательствах: «Ах, опять этот граф-злодей!»
Отозвался Ирошников, усиленно налегавший на шампанское:
– Вам, Аполлинарий Николаевич, нет нужды трубой действовать. У вас кулаки что тебе пудовые гири.
Все улыбнулись, Диевский простонародно расхохотался и потребовал:
– Аполлинарий Николаевич, расскажите вашу историю, как вы Куренкова допрашивали! Право, господа, дело такое, что его впору в пособие по уголовной тактике заносить.
Четыре трупа
Соколова на этот раз упрашивать не пришлось. Он, неспешными глотками потягивая крымскую мадеру, начал историю:
– Однажды в полицию обратился этот самый Куренков, проживавший на полюбившейся ему Солянке в пятом доме по Малому Ивановскому переулку во владениях купчихи Анны Кучумовой. Куренков, страшно взволнованный, притащил за собой еще двух свидетелей, каких-то мужичков-ремесленников, и рассказал, что в начале восьмого утра пришел в пивнушку Перова, где гулял до обеденного часа.
«Я ведь откровенно с вами объясняюсь, – говорил мне Куренков, – дело тут плохое, мокрое. Нынче насчет выпитого ошибся в расчете и малость пошумел с одним посетителем. Владелец трактирного заведения Василий Андреевич Перов разнервничался и кричит: „Чтоб, чиж паленый, духу твоего здесь не пахло!“ Я и вот эти мои кумпаньены, а еще теперь сбежавшая приститутка Феня пошли ко мне выпить, потому как в тумбочке бутылка водки дожидается. Пришли, а там на полу – кругом одни трупы, четыре, так сказать, экземпляра. Мы как злодейство обнаружили, сразу к вам, осведомить-с!»
Жил Куренков в полуподвальном помещении, где тридцатилетняя вдова сдавала рабочим койки. Когда мы спустились туда, то увидали совершенно жуткое зрелище. Вдова распласталась в громадной луже крови возле окошка. Ее двенадцатилетняя дочь Соня лежала зарезанной возле дверей. На спинке металлической кровати висели два сына вдовы, задушенные полотенцами, – четырех и пяти лет. Возле убитой вдовы стоял выдвинутый из-под кровати сундучок. Он был открыт, и вокруг валялись медяки.
Мы приступили к осмотру места преступления. Куренков помогал нам с необычным энтузиазмом. Он по своей охоте подробно рассказал об образе жизни убитой, о круге знакомых, о том, что трамвайный кондуктор Еремеев был ее любовником, и весьма ревнивым…
И указывает на сундучок, крышка которого раскрыта и кругом медяки раскатились:
– Дело ясное: Еремеев с нее деньги требовал. Она полезла в чужую скрыню, а там – копейки, вот Еремеев со злобы и порешил всех.
Весь этот энтузиазм показался мне подозрительным. Допросили мы по отдельности Перова и тех двух приятелей, которых Куренков в квартиру привел. Они подтвердили, что Куренков безотлучно с раннего утра находился в пивной, много пил, жаловался на резь в желудке, раза три в туалет бегал, проигрался на бильярде, хвалился своими любовными похождениями.
Медик Павловский, в свою очередь, по состоянию трупов определил, что смерть наступила где-то в полдень. Спрашиваю Куренкова:
– А когда вы утром из квартиры уходили, кто здесь оставался?
Он назвал двух-трех человек и добавил:
– Дети еще на своей половине дрыхли, а покойная вдова попалась мне на крыльце. Она разговаривала с дворником Мартыновым. У меня после вчерашнего было сильное изнеможение. Средство от такого недуга мне известно. Вот я и пошел к Перову, чтобы поправиться. А дворник Мартынов ехидничает: «Опять покатил бельмы заливать?» Я ему – вежливый резон: «Почтенный вы мужчина, Мартынов, но только моя выпивка в ваше рассуждение не должна входить». Спросите, он мне не даст соврать.