Граф Вальтеоф. В кругу ярлов
Шрифт:
– А я не беспокоюсь, – легко отозвался Эдгар. – Не замечаешь, мы здесь всех очаровали, потому что мы совсем не похожи на них? Мы носим длинные волосы и бороды, и туники наши короче. У нас будут лучшие девушки Руана.
Кажется, он был прав. Они все ощущали отблеск славы короля и махали и улыбались толпе, забыв, что здесь они потеряли свободу. Несмотря на то, что еще продолжался пост и стояли холодные серые дни, Руан был весело украшен, и желтые весенние цветы летели под ноги королевского коня. Улица была запружена ликующим народом, и длинная процессия довольно долго пробиралась к большому каменному дворцу. Все с любопытством смотрели на светловолосых молодых англичан, и все кричали от удивления при виде возов с огромными богатствами, которые катились ко дворцу.
Во дворе все спешились, и произошло сильное замешательство, потому что дворцовые слуги сновали туда-сюда, пытаясь отличить важных господ от мелкой сошки.
В большой зале, на помосте стояли в ожидании своего господина герцогиня Нормандская со своими детьми и бароны, на попечение которых было оставлено герцогство. Вильгельм взбежал на помост и заключил герцогиню в свои объятия, не обращая внимания на сотни любопытных глаз.
Вальтеоф, помнивший прохладное отношение короля Эдуарда к королеве Эдит и сдержанную учтивость по отношению к сестре Эдвина, закрыл глаза при виде такой любви. Матильда Фландрская, крохотная рядом со своим высоким мужем, исполненная достоинства леди с прекрасными глазами, отражающими ум и живой нрав, не скрывала своей гордости мужем. Затем Вильгельм повернулся к своему старшему сыну, Роберту, крепкому светловолосому парню лет четырнадцати, любимцу матери, а затем к Ричарду, темноволосому и хрупкому; Вильгельм, лохматый десятилетний малыш, обхватил отца руками. Король высоко его поднял, и лицо его зажглось, когда он наклонился поцеловать трех маленьких дочек, застенчиво стоявших рядом с матерью. Эта теплая домашняя сцена была для англичан удивительна. Сразу после этого он повернулся к прелатам и, преклонив колена, получил благословение у старого Маурильо, архиепископа Руана. Вальтеоф изучал их лица, интересуясь, кто из них мог быть аббатом из монастыря Стефана в Каенне, знаменитым Ланфранком из Павии. «Если герцог с кем-нибудь советуется, то только с ним», – сказал ему как-то Ричард де Руль. Его внимание привлекло тонкое, приятное лицо с высокими скулами и длинным орлиным носом. Спокойные, очень голубые глаза следили за происходящим, и Вальтеоф решил для себя, что только он и никто другой может быть аббатом Ланфранком. Он окончательно в этом убедился, когда увидел, как обменялись несколькими словами этот человек и король.
Когда настал его черед быть представленным герцогине, Вальтеоф преклонил колено и поцеловал ей руку, приветствуя ее по-нормандски так, что это заставило ее улыбнуться и приказать ему продолжать на своем языке.
– Я учил французский ребенком, моя госпожа, – сказал он. Он заметил, что она еще красивая женщина, сохранившая то очарование, которое много лет назад пленило юного герцога, когда он нанес визит во дворец ее отца.
– Думаю, моему мужу будет трудно овладеть вашим языком, – ответила она. – Нам легче учиться, когда мы молоды, не так ли?
Она представила его своим детям, и вскоре он уже сидел с маленькой леди Аделой на одном колене и юным Вильгельмом на другом, донимающими его вопросами об Англии. Их любопытство и поспешные выводы не могли его не раздражать, но он принуждал себя улыбаться и отвечать им. Только позднее, когда его проводили в маленькую комнату в крепости, где его поместили вместе с Мэрлсвэйном и Торкелем, он позволил себе вспышку раздражения:
– Святой Крест, будет ли Англия снова принадлежать англичанам?
Мэрсвейн бродил по комнате, изучая мебель, изысканный гобелен на стене, серебряные кубки на столе, богатые покрывала на кроватях. Нормандский паж помогал Ульфу вынимать вещи из сундуков; два паренька смотрели друг на друга подозрительно и общались только при помощи знаков. Мэрлсвейн бегло взглянул в их сторону.
– Кажется, этот парень не понимает по-английски. Мы можем говорить свободно, но соблюдая осторожность, господин. Я боюсь, что король, услышав, о чем мы говорим, воспримет это как измену. Я не хочу закончить здесь мои дни.
Вальтеоф упал на меховое покрывало своей кровати, положив руки за голову.
– Я тоже. Возможно, Эдвину такое бы понравилось.
– Я живу более сорока лет и никогда не думал увидеть свободных англичан под нормандской пятой. – Шериф выглянул в слепое узкое оконце во дворе. – Святый Боже, как эти нормандцы себя держат! Какие у них слуги! Интересно, увидим ли мы Вулнота Годвинсона.
– Я говорил с мессиром из Руля, – сказал Торкель. – Он рассказал мне, что у Вулнота жена нормандка, и он живет на ее земле, но я надеюсь, что он приедет в Руан.
– Он уже никогда не увидит Англию, – Вальтеоф встал и умылся водой, которую принес Ульф. Оти достал из сундука его одежду, и он рад был скинуть походное платье.
Наступила тишина, и каждый знал, что всех их занимает одна мысль – когда они увидят снова свою землю?
Паж пригласил их к ужину, и когда они достигли огромной, завешанной знаменами залы, гостеприимство Вильгельма оказалось таким, что трудно было после этого считать себя пленниками. Весь зал был залит светом, столы протянулись на всю длину залы, свежий тростник на полу издавал сладкий аромат, и всюду были драгоценные сосуды, чаши и блюда, огромные соляные глыбы сияли желтым светом, соперничая с прекрасным голубым, зеленым и янтарным стеклом на столах, которое Вильгельм привез из Англии.
Архиепископу Стиганду и графам было приказано сесть за стол короля. Герцогиня и придворные дамы сами принимали гостей, и было очевидно, что они очарованы красивыми иностранцами.
Вальтеоф сидел в самом конце длинного стола с госпожой Монтгомери по одну руку и Хизелией, женой Малье де Гранвиля, по другую. Он отбросил угрюмое настроение, владевшее им раньше, и разговаривал с ними весьма учтиво, отвечая на их вопросы. Он рассказывал им о Лондоне, когда, взглянув через залу, увидел на другом конце герцогского стола девушку, которая молча сидела рядом с таким же молчаливым шерифом Линкольна.
Она была молода, не старше шестнадцати-семнадцати лет, и ее черные волосы сияли, как шелк, ниспадая двумя длинными косами ей на грудь. Она накинула зеленую шелковую мантию поверх белой туники, и зеленые ленты украшали ее косы. Она поймала его взгляд, и улыбка промелькнула в темных глазах, медленная улыбка, заявляющая о том, что, несмотря на свою молодость, она была женщиной.
Во время всего ужина он едва заметил, что он ел из тех пряных блюд, что ему предлагали. Он не мог оторвать от нее глаз. Темные шелковые волосы, глубокие карие глаза – все это было так не похоже на светловолосых женщин, которых он привык видеть дома. «Кто она?» – думал он. Она, должно быть, знатного происхождения, раз сидит за столом Вильгельма. И, наконец, потеряв нить разговора, он прервал рассказ леди об аббатстве в Фекаме, где они проводили Пасху, и спросил о девушке.
– Какая девица? А, это – леди Эдит, племянница герцога. Видите, там ее мать, леди Аделиза Шампаньская, она сидит рядом с графом Эдвином. Аделиза – родная сестра герцога, родилась от брака герцога Роберта и Херлевы Фалез-ской, – Хезилия лукаво улыбнулась. – Эдит – красивая девушка, не так ли?
– Очень, – ответил Вальтеоф и пролил вино, но ум его быстро перерабатывал полученные сведения. Ему хотелось знать больше, но он не смог задать ни одного вопроса из боязни выдать себя.
Однако леди Хезилия на все его вопросы ответила сразу; она была, как он для себя открыл, закоренелой сплетницей.