Граф Вальтеоф. В кругу ярлов
Шрифт:
– Говори, Эдмунд Торольдсон. Все ли спокойно? Посетитель сделал долгий глоток вина:
– И да и нет, господин. Внешне – да, но есть и причины для беспокойства. Кент бунтовал в начале лета, но архиепископ Одо быстро с этим справился. Эдриг Гильда совершает набеги на нормандцев, когда они подходят близко к уэльской границе, – им еще не удалось его разбить и навряд ли удастся, этого зверя! Он рожден в доспехах. Но нормандцы теперь везде, и люди, которые пришли с королем для захвата и грабежа, теперь бессовестно обращаются с нашим народом. Налоги собираются сверх меры, и ни один англичанин не получил справедливого рассмотрения своей жалобы: ничто не уважается – ни земли, ни золото, ни женщины.
– А что же Фиц Осборн и епископ Одо? – спросил Вальтеоф. – Я думал, что король доверил им охранять порядок. Неужели они не могут привести своих людей к повиновению?!
– Фиц Осборн – ты знаешь, что он сейчас граф Херефорда, – наблюдает за порядком, как может, и хотя он и строгий господин, но справедливый, но он не может находиться одновременно в нескольких местах сразу, а Англию сейчас наводнили все подонки Европы. Многие из наших людей бежали в Шотландию или к иностранным дворам за море.
– А что на севере? – спросил Эдвин. – Что с моей землей и моими братьями?
– Нормандцы не ушли пока дальше Линкольна и Ланкастера, – ответил Эдмунд, и тут его прервал Мэрсвейн.
– Ты был в Линкольне? Ты слышал что-нибудь о моей земле? Что с моей женой и детьми?
Эдмунд покачал головой:
– Я не видел их, господин шериф, но я слышал, что граф Вильгельм взял их под свое покровительство. Так что им не причинят вреда, и твоя земля не будет разграблена.
– Слава Богу, – Мэрсвейн встал и начал вышагивать, стараясь скрыть свои чувства.
Наступила тишина. Эдмунд жадно ел хлеб и мясо, которое перед ним поставил Оти; Мэрсвейн смотрел в окно и думал о своих детях и о жене, с которой он так долго не был вместе; Моркар хмурился и представлял себе северную землю, приходящую в беспорядок без него и его брата; Торкеля интересовало, заключит ли король Шотландский мир с Вильгельмом, и присоединятся ли к шотландцам ирландцы, чтобы поживиться остатками добычи в это неспокойное время. Юный Хакон думал о своей возлюбленной в Фотерингее и о том, не вышла ли она замуж без него или, еще того хуже, не надругался ли над ней какой-нибудь нормандский мародер. Эдвин, задумчиво смотревший на щит Вальтеофа, первым нарушил молчание.
– Свейн Датский – больше нам друг, чем Вильгельм, – наконец сказал он. – Он сын графа Ульфа и кузен самого Гарольда. Он датчанин, а среди нас трудно найти человека, в котором не текла бы датская кровь. Кнут был великим королем, почему бы Свейну не управлять нами так же, как и Кнуту, это лучше, чем иметь норманнского узурпатора?
– Ради Бога! – Мэрсвейн вскочил, и, подойдя к двери, открыл ее и выглянул на темную лестницу. Там никого не было, и он плотно закрыл дверь.
– Эдвин, прошу тебя, попридержи свой язык. Только шепот об измене – и король обязательно об этом узнает. Это место кишит соглядатаями.
– Ты боишься даже тени, – рассмеялся презрительно Магнус. – Мы можем вполне свободно говорить в этой комнате. Мой брат предлагает дело. Очевидно, что Вильгельм не собирается выполнять своих обещаний, так почему бы нам не объединиться на севере и не пригласить Свейна быть нашим королем?
– И оставить юг на его попечение – ты это имеешь в виду? – спросил Вальтеоф. – Помилуй Боже! Сам Кнут сделал нас единым народом, неужели мы уничтожим все, что он сделал, и снова разделимся на два царства?
– Север пока не принадлежит Вильгельму, – упрямо сказал Моркар, – и там еще остались жаждущие крови люди, которые будут сражаться.
Эдвин встал рядом с братом:
– Если мы победим на севере, западные саксонцы и народ Восточной Англии поднимется и присоединиться к нам.
Эдмунд поднял голову:
– Я так не считаю. Когда сыновья Гарольда, которых ему родила Эдит, высадились в Бристоле этим летом, местные жители отправили их обратно, считая, что Вильгельм сможет лучше сохранять порядок и хорошую торговлю, чем три молодых повстанца. – У Вальтеофа было такое выражение лица, будто он боролся с желанием собрать их всех воедино и так вышвырнуть, чтобы они никогда не возвращались. Какой-то инстинкт заставлял его остановить их, удерживать в памяти реальность, о которой они все забыли…
– Мы отдали себя в руки Вильгельма, – сказал он наконец, – неужели мы будем клятвопреступниками?
– К этой клятве нас принудили! – грубо оборвал Магнус. – Мы не могли тогда сделать иначе.
– Возможно, но некоторые из нас довольно легко осуждали Гарольда за нарушение клятвы.
– Мы не клялись на Святом Кресте, – отпарировал Моркар, и Эдвин с раздражением махнул рукой.
Эдмунд вставил:
– Вильгельм первый нарушил слово.
– Он нарушил обещание, данное мне, – огрызнулся Эдвин. – Он не отдал мне свою дочь, как обещал.
Затем, колеблясь, заговорил Хакон, самый молодой по возрасту и малый по положению:
– Господа, мы говорим так, как будто мы в Англии. Как можно даже подумать о наших доспехах, пока мы не на родной земле?
– Кто ты такой, чтобы встревать в разговор? – заметил Моркар. – Молчи.
– Каждый свободный человек имеет право говорить, – упрямо заявил Хакон.
– Святой Крест, неужели мы должны выслушивать каждого выскочку…
Хакон побагровел, но быстро вмешался Торкель:
– Он говорит разумные вещи, на которые стоило бы обратить внимание.
– Нам не нужны твои указания, ирландец, – зарычал Магнус. – Еще и ты будешь говорить англам, что делать.
– Мои люди правы, – резко заявил Вальтеоф. – Все это глупость. Вильгельм не дурак. Он знает, что он бы чувствовал на нашем месте. Поэтому мы здесь. Вы думаете, он не подготовился к восстанию?
Одна половина его стремилась использовать любой шанс к освобождению, шанс снова взмахнуть боевым топором и очистить Англию от захватчиков, но другая немедленно напоминала о Эдит и отвергала любое действие, которое разрушало надежду на ней жениться. Он желал ее больше, чем когда-нибудь чего-либо желал, и сейчас, видя лица своих друзей, он осознал, что пойдет на все, чтобы сохранить ее. А если придется выбирать между Эдит и Англией, что тогда? Все казалось ясным, когда он говорил с Ричардом летом, но тогда он еще не держал Эдит в своих объятиях, не целовал ее. В конце концов, сейчас выбора нет: как сказал Хакон, у них нет возможности что-либо делать.