Граф Вальтеоф. В кругу ярлов
Шрифт:
– Ешьте хорошо, – настаивал он, – завтра у нас не будет времени на это. И пейте, друзья мои. – Он поднял свой рог, отделанный серебром. – Пейте за смерть врагов.
– Смерть! – кричали они в ответ – Смерть северянам! Смерть Харальду Сигурдссону и графу Тоста!
Чаши были подняты. Альфрик вскочил на ноги.
– И смерть нормандцам, если они осмелятся прийти, – закричал он. – За Господа и святого Гутласа! Здоровье нашего господина!
В ответ раздался рев, но Вальтеоф знал, что они приветствуют его как сына своего отца, потому что сам он еще ничего не сделал, чтобы заслужить их одобрение. А человека, чьего одобрения он ждал больше всего, не было рядом, чтобы спеть им боевые песни, пристукивая чашей по столу. Неужели Торкель вернулся к норвежскому королю? Эта мысль болью пронзила его. Он выпил вместе с другими за погибель врагов. Наконец, когда обед уже подошел к концу, он приказал Альфрику следовать за ним в комнату, где лежало его оружие. Взяв топор, он сжал рукоять его так, что вздулись мускулы на руке, и напрягся браслет на запястье.
– Прекрасное чувство!
– Я рад, что они забрали этот топор, когда убили твоего брата, – сказал Альфрик. – Хорошо, что он у тебя.
Вальтеоф погладил длинную рукоять:
– Этот топор не видел боя с тех времен. – Он положил его обратно. – Это после Кройланда.
Альфрик сел в изголовьи кровати и запустил пальцы в мех медвежьей шкуры.
– Северяне сожгли Геллинг, когда я был ребенком. Я молю святого Гутласа, чтобы они не сделали этого снова, они или нормандцы, если они придут… Вальтеоф оперся плечом о дверь:
– Если они придут, Гарольд ответит достойно Вильгельму.
Альфрик нахмурился, взглянув через узенькое оконце, едва пропускавшее последние лучи солнца. Укрепленные ворота были открыты, и за ними виднелись поля и леса графских владений. Он увидел людей, работающих в поле, собирающих последний урожай. Альфрик судорожно сжал мех.
– Если я погибну, не допускай, чтобы они снова сожгли Геллинг. Это наследство моего сына.
Юный и неискушенный в бою Вальтеоф вдруг понял, что это предчувствие. Как будто Альфрик знал что-то определенно. Он поспешно перекрестился.
– Бог и святой Гутлас защитят нас. Что до молодого Ульфа, если будет надо, он станет мне как сын.
Альфрик встал, стряхнув мрачное настроение:
– Я знаю, спасибо, Вальтеоф. Он снова улыбался, его обычная шутливая манера скрыла недавнее смятение.
– Готовься выйти на рассвете. – Вальтеоф завернулся в меховую мантию, закрепленную драгоценной брошью – вечера уже становились холодными, – и они вместе вышли. Он остановился на минуту в зале, посмотрев на своих людей. Святой Боже, не один из его уделов не должен быть сожжен! По обыкновению он крикнул Оти, и вскоре вместе с единственным своим попутчиком уже ехал по ухабистой дороге.
Подъехав к дому кузнеца, он увидел яркий огонь и догадался, что Хардинг работал всю ночь, готовя оружие для тех, у кого его нет, и починяя помятые доспехи. Дверь была открыта, и, услышав, что кто-то подъехал, из дома вышла дочь кузнеца. Звали ее Альфива, и были у нее длинные косы цвета спелой ржи, ниспадающие на грудь. Он вспомнил ту ночь, когда он впервые расплел ее косы и дотронулся до белой груди.
Граф придержал лошадь, и девушка подошла поближе.
– Вы едете на войну, господин? Уезжаете прямо сейчас?
– Нет еще. Мы выезжаем на рассвете. – Она зарделась. Хотя на щеках ее были следы муки, потому что она стряпала, и лицо ее горело от жары, радость сделала его прекрасным.
– Вы войдете?
– Нет. – Он стер пятнышко с ее щечки. – Я еду в Кройланд и не вернусь до выступления.
Альфива вцепилась в стремя:
– О, не уезжай. Останься сегодня с нами.
На какое-то мгновение он захотел остаться. Граф легко получил ее прошлой весной, в лесу, полном колокольчиков, где вся деревня справляла «праздник любви». Это был его первый опыт, и все лето он посылал за ней снова и снова. Кузнец, совсем не возражающий, был польщен честью, оказанной его дочери, и в равной степени доволен драгоценностями и красивым шерстяным платьем, которое ей подарил граф. Он не сомневался, что когда его дочь наскучит графу, он найдет ей хорошего мужа.
Сама же Альфива отдала молодому графу не только свое тело, но и сердце, хотя и у нее не было никаких надежд. Сейчас она была его любовницей, но не надеялась быть ею всегда. Сейчас она высоко держала голову и не показывала своему возлюбленному, что его поглощенность делом больше, чем ею, ранит ее. На минуту она положила голову ему на колено. Затем, взглянув ласково на него, сказала:
– Мой господин, подожди минутку, у меня есть кое-что для тебя. – Убежав, она вскоре вернулась, неся что-то в маленьком мешочке. – Пожалуйста, мой господин, позволь мне повязать это тебе на руку. Тут лист клевера Святой Троицы и от злого очарования кое-что – эту святую вещь дала мне одна мудрая женщина.
– Или ведьма? – снисходительно улыбнулся Вальтеоф, и, когда она отрицательно замотала головой, он отвернул рукав рубашки. – Это сохранит мне жизнь, любовь моя?
– Да, от дьявола, демонов и злых духов, – повязав, она встала на цыпочки, чтобы он мог ее поцеловать.
– Храни тебя Господь, мой господин. – Она пожалела в какое-то мгновение, что не беременна, – хоть что-нибудь останется от него, уезжающего, быть может, навсегда.
Какое-то время он думал о ней, о ее теле, которое так часто принадлежало ему теплыми летними ночами. Ему хотелось бы побыть с ней перед отъездом на север, но она не тронула его сердца. Вскоре уже он был занят другими мыслями.
Проезжая через деревню Дипинг, он послал весточку местному лорду, некоему Хью Эвермю, бретонцу, который был женат на родственнице его матери. Сам Хью был слишком болен, чтобы идти вместе с ними, и у него не было сына, но он мог бы послать своих людей. Уже в сумерках он подъехал к деревне, затерянной в болотах, в которой он провел так много дней своего детства. Они оставили своих лошадей у лачуги паромщика и переплыли на лодке через Вилланд, названный так, возможно, по имени кузнеца, который выковал меч для Беовульфа, убившего Гренделя. Он с детства знал эту легенду и здесь, в туманных водах, скользя мимо черных болот, над которыми нависали заросли темной ольхи, он почти чувствовал присутствие Никорсов, гигантов, монстров, живших здесь до тех пор, пока их не отправили к злым духам, от которых они произошли. Мальчиком он всегда немного боялся, что Грендель восстанет из мокрого ила и что гиганты опрокинут лодку и бросят его в зеленую воду.
Но в эту ночь не появились в болотах злые духи. Стояла глубокая тишина, нарушаемая разве что плеском весел или криком бекаса или кроншнепа. Оти закутался в плащ, он страдал болями в суставах и ненавидел негостеприимные болота.
Вальтеоф лукаво усмехнулся:
– Еще несколько часов, и брат Эднет согреет тебя на кухне.
– А где будешь ты? – мрачно спросил Оти с фамильярностью старого слуги. – Я не удивлюсь, если на коленях в темной церкви, вместо того, чтобы наслаждаться сном в своей постели перед дальней дорогой.