Графиня де Монсоро (ил. Мориса Лелуара)
Шрифт:
– Я мог бы подсказать вам другой выход.
– Говори, мой друг, говори.
– Но, может быть, вам не захочется действовать совместно с другим лицом?
– Я не откажусь ни от чего, что может удвоить мои надежды на избавление от этой бешеной собаки.
– Так вот, один враг вашего врага ревнует.
– О!
– И в этот самый час!..
– Ну, ну, в этот час… кончай же!
– Он расставляет вашему врагу западню.
– Дальше.
– Но у него нет денег. С вашими шестью тысячами экю он может обделать одновременно и ваше и свое дело. Вы ведь не настаиваете, чтобы честь нанесения удара осталась за вами, не правда ли?
– Боже мой, конечно, нет! Я ничего другого и не хочу, как остаться в тени.
– Тогда пошлите к нему ваших людей, не открываясь им, кто вы. Он их использует.
– Но если мои люди и не будут знать, кто я, мне все же следует знать, кто этот человек.
– Я покажу его вам сегодня утром.
– Где?
– В Лувре.
– Так он дворянин?
– Да.
– Орильи, шесть тысяч экю поступят в твое распоряжение немедленно.
– Значит, мы договорились?
– Окончательно и бесповоротно.
– Тогда в Лувр!
– В Лувр.
В предыдущей главе мы видели, как Орильи сказал д’Эпернону:
– Все в порядке, завтра господин де Бюсси драться не будет.
Глава ХLVIII
Шествие
Как только завтрак кончился, король вместе с Шико удалился в свою комнату переодеться в одежды кающегося и через некоторое время вышел оттуда босой, подпоясанный веревкой, в низко надвинутом на лицо капюшоне.
Придворные за это время успели облачиться в такие же наряды.
Погода стояла прекрасная, мостовая была устлана цветами. Говорили, что переносные алтари будут один богаче другого, особенно тот, который монахи монастыря Святой Женевьевы устроили в подземном склепе часовни.
Необъятная толпа народу расположилась по обе стороны дороги, ведущей к четырем монастырям, возле которых король должен был сделать остановки, – к монастырям якобинцев, кармелитов, капуцинов и монахов Святой Женевьевы.
Шествие открывал клир церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа. Архиепископ Парижа нес святые дары. Между архиепископом и клиром шли, пятясь задом, юноши, размахивавшие кадилами, и молодые девушки, разбрасывавшие лепестки роз.
Затем шел король, босой, как мы уже указали, в сопровождении своих четырех друзей, тоже босых и тоже облаченных в монашеские рясы.
За ними следовал герцог Анжуйский, но в своем обычном костюме, а за герцогом его анжуйцы вперемежку с высшими сановниками короля, которые шли в свите принца, в порядке, предусмотренном этикетом.
И, наконец, шествие замыкали буржуа и простонародье.
Когда вышли из Лувра, было уже более часа пополудни. Крийон и французская гвардия хотели было последовать за королем, но он сделал им знак, что это ни к чему, и они остались охранять дворец.
Было около шести часов вечера, когда, после остановки у нескольких переносных алтарей, первые ряды шествия увидели портик старого аббатства с его кружевной резьбой и монахов Святой Женевьевы во главе с их приором, выстроившихся на трех ступенях порога для встречи его величества.
Во время перехода к аббатству, от места последней остановки в монастыре капуцинов, герцог Анжуйский, с утра находившийся на ногах, почувствовал себя дурно от усталости и спросил разрешения у короля удалиться в свой дворец. Разрешение это было ему королем даровано.
После чего дворяне герцога отделились от процессии и ушли вместе с ним, как бы желая высокомерно подчеркнуть, что они сопровождали герцога, а не короля.
Но в действительности дело было в том, что трое из них собирались на следующий день драться и не хотели утомлять себя сверх меры.
У порога аббатства король, под тем предлогом, что Келюс, Можирон, Шомберг и д’Эпернон нуждаются в отдыхе не меньше Ливаро, Рибейрака и Антрагэ, король, говорим мы, отпустил и их тоже.
Архиепископ с утра совершал богослужение и так же, как и другие священнослужители, еще ничего не ел и падал от усталости. Король пожалел этих святых мучеников и, дойдя, как мы уже говорили, до входа в аббатство, отослал их всех.
Потом, обернувшись к приору Жозефу Фулону, он сказал гнусавым голосом:
– Вот и я, отец мой. Я пришел сюда как грешник, который ищет покоя в вашем уединении.
Приор поклонился.
Затем, обращаясь к тем, кто выдержал этот тяжелый путь и вместе с ним дошел до аббатства, король сказал:
– Благодарю вас, господа, ступайте с миром.
Каждый отвесил ему низкий поклон, и царственный кающийся, бия себя в грудь, медленно взошел по ступеням в аббатство.
Как только Генрих переступил через порог аббатства, двери за ним закрылись.
Король был столь глубоко погружен в свои размышления, что, казалось, не заметил этого обстоятельства, в котором к тому же ничего странного и не было: ведь свою свиту он отпустил.
– Сначала, – сказал приор королю, – мы проводим ваше величество в склеп. Мы украсили его, как могли лучше, во славу короля небесного и земного.
Генрих молча склонил голову в знак согласия и последовал за аббатом.
Но как только король прошел под мрачной аркадой, между двумя неподвижными рядами монахов, как только монахи увидели, что он свернул за угол двора, ведущего к часовне, двадцать капюшонов взлетели вверх, и в полутьме засверкали глаза, горящие радостью и гордым торжеством.
Открывшиеся лица не были ленивыми и робкими физиономиями монахов: густые усы, загорелая кожа свидетельствовали о силе и энергии.
Многие из этих лиц были иссечены шрамами, и рядом с самым гордым лицом, отмеченным самым знаменитым, самым прославленным шрамом, виднелось радостное и возбужденное лицо женщины, облаченной в рясу.
Женщина эта воскликнула, помахивая золотыми ножницами, которые были подвешены на цепочке к ее поясу:
– Ах, братья, наконец-то Валуа у нас в руках!