Графиня де Шарни. Том 1
Шрифт:
Это то, что мы узнали недавно в отношении королевы, поправшей трехцветную кокарду и вместо нее надевшей черную.
Об угрозе контрреволюции нам стало известно после событий, последовавших за банкетом и очень меня обеспокоивших по поводу отца, ведь он, как ты знаешь, — враг аристократов; однако нынче вечером, дорогой Питу, я испугался еще больше.
Викарий опять пришел к священнику, а так как я был обеспокоен судьбой отца, я решил, что могу себе позволить нарочно послушать продолжение того, о чем накануне я услышал случайно.
Похоже на то, дорогой Питу, что народ отправился в Версаль; было много убитых и среди прочих — господин Жорж де Шарни.
Аббат Фортье прибавил следующее:
«Давайте говорить тише, чтобы не взволновать юного Жильбера: его отец тоже ходил в Версаль и, возможно, погиб»
Как ты понимаешь, дорогой Питу, дальше я слушать не стал Я тихонько выскользнул из своего укрытия, так что никто ничего не заметил; я пробрался через сад, оказался на площади и прибежал к тебе. Я хотел попросить тебя, чтобы ты проводил меня в Париж, что ты непременно бы сделал, и притом от чистого сердца, если бы был здесь.
Но так как тебя нет и неизвестно, когда вернешься (ты, верно, отправился в лес Виллер-Котре ставить силки на зайцев и в таком случае придешь только завтра), а я сгораю от нетерпения и беспокойства, то не могу так долго ждать Я ухожу один; будь покоен, я знаю дорогу. Кстати, из тех денег, что мне дал отец, у меня осталось еще два луидора, и я смогу сесть в первый же фиакр, который встречу на дороге.
Р.S. Я написал такое длинное письмо, во-первых, чтобы объяснить тебе, зачем я еду, а во-вторых, потому что я надеялся, что пока я его пишу, ты вернешься.
Письмо написано, ты не вернулся, я уезжаю! Прощай или, вернее, до свидания. Если с отцом ничего не случилось и ему ничто не угрожает, я скоро вернусь Если же мое присутствие там будет необходимо, я твердо решил уговорить отца оставить меня при себе.
Успокой аббата Фортье относительно моего отъезда, но сделай это не раньше завтрашнего дня, когда уже будет поздно посылать за мной погоню.
Ну, раз тебя до сих пор нет, придется отправляться. Прощай, или, вернее, до свидания».
Засим Себастьен Жильбер, зная бережливость своего друга Питу, задул свечу, распахнул дверь и вышел Мы погрешили бы против истины, утверждая, что Себастьен Жильбер был совершенно спокоен, пускаясь в долгий путь ночью; однако испытываемое им чувство не было страхом, как можно было бы предположить, будь на его месте другой мальчик. Он волновался, понимая, что поступает вопреки приказаниям отца, но в то же время чувствовал, что тем самым он доказывает свою любовь к отцу, а такое неповиновение любой отец не может не простить.
Кстати сказать, с тех пор, как мы не видели Себастьена, он заметно возмужал. Для своего возраста он был несколько бледен, хрупок и нервозен. Ему скоро должно было исполниться пятнадцать лет. В этом возрасте, имея темперамент Жильбера, будучи сыном Жильбера и Андре, он стал уже почти мужчиной.
Итак, молодой человек, не испытывая ничего, кроме волнения, вполне естественного при совершении того, что он задумал, побежал в направлении деревушки Ларни и вскоре различил ее очертания «в бледном сиянии звезд», как сказал старик Корнель Он пошел вдоль деревни, достиг огромного оврага, разделявшего две деревни, Ларни и Восьен, и вбиравшего в себя пруды Валю; в Восьене он вышел на главную дорогу и успокоился, когда увидел, что он на верном пути Себастьен был сообразительным малым: возвращаясь из Парижа в Виллер-Котре, он говорил в дороге только по-латыни; теперь он положил себе три дня на возвращение из Парижа, прекрасно понимая, что за один день ему не обернуться; кроме того, на сей раз он решил не терять время на разговоры.
Итак, он не спеша спустился с первой и поднялся на вторую гору Восьен; выйдя на плоскогорье, он прибавил шагу.
Себастьен пошел скорее, возможно, потому, что приближался довольно трудный переход, считавшийся в те времена чем-то вроде ловушки на дороге, которой в наши дни уже не существует Этот трудный переход зовется Фонтен-о-Клер; он представляет собой чистейший источник, вода которого течет шагах в двадцати от двух каменоломен, напоминающих адские пещеры, зияющие чернотой.
Мы не можем с точностью утверждать, испытывал ли Себастьен страх, проходя это место; он не прибавил шагу и не сошел с дороги, хотя мог бы обойти опасное место стороной; он немного замедлил шаг только чуть дальше, но это произошло, видимо, потому, что начинался едва заметный подъем, и, наконец, юноша вышел на развилку двух дорог: на Париж и на Креспи.
Там он внезапно остановился. Идя из Парижа, он не приметил, по какой дороге шагал; возвращаясь в Париж, он не знал, какую из двух дорог должен избрать, левую или правую.
Вдоль обеих дорог росли одинаковые деревья, обе они были одинаково вымощены.
Поблизости не было никого, кто мог бы ответить на его вопрос.
Беря начало из одной точки, дороги заметно и довольно скоро разбегались в разные стороны; значит, если бы Себастьен, вместо того, чтобы пойти по верной дороге, избрал неправильный путь, он был бы на следующий день весьма далеко от парижской дороги. Себастьен в нерешительности остановился.
Он пытался обнаружить что-нибудь, что указало бы ему, по какой из двух дорог он должен следовать; однако он вряд ли мог бы это определить и при свете дня, а уж в ночной темноте — тем более.
В отчаянии он сел на перекрестке, чтобы отдохнуть и в то же время поразмыслить, как вдруг ему почудилось, будто издалека, со стороны Виллер-Котре, донесся стук копыт.
Он привстал и прислушался.
Он не ошибся: цокот лошадиных подков о мостовую становился все более отчетливым.
Себастьен мог узнать о том, что его интересовало.
Он приготовился остановить всадников и спросить у них Дорогу.
Вскоре он увидел, как вдалеке замаячили их тени; из-под лошадиных копыт вылетали снопы искр.
Тогда он совсем поднялся, перепрыгнул через ров и стал ждать.
Всадников было двое; один из них скакал чуть впереди другого.
Себастьен не без основания решил, что первый всадник — хозяин, а второй — слуга.
Он сделал несколько шагов по направлению к первому всаднику.
Видя, что из глубины рва выпрыгнул какой-то человек, тот решил, что это засада, и схватился за седельную кобуру.