Графиня де Шарни. Том 1
Шрифт:
Таким образом Шатле становился всемогущим судебным органом, наделенным высшими полномочиями.
Шатле оставался верховным трибуналом до тех пор, пока парламент не посягнул на право королевского правосудия и не объявил, что принимает к обжалованию дела, рассмотренные в Шатле.
И вот Национальное собрание отклонило парламентское решение.
— Мы их заживо похороним! — заметил Ламетт, выходя с заседания.
И по настоянию Мирабо Шатле не только было возвращено прежнее право, но, кроме того, он был наделен новыми полномочиями.
Это явилось настоящей победой королевской власти, потому что преступления против общества, подпадавшие под закон военного времени, выносились на рассмотрение трибунала, подведомственного королю.
Первое преступление, переданное на рассмотрение в Шатле, и оказалось тем самым делом, о котором мы ведем свой рассказ.
В тот же день как закон был утвержден, два убийцы несчастного Франсуа были повешены на Гревской площади, не подвергаясь другому суду, кроме общественного обвинения и обнародования их преступления.
Третьим обвиняемым был вербовщик Флер-д'Эпин, о котором мы уже упоминали; его судили в Шатле обычным порядком; он был разжалован, осужден и отправился той же дорогой, по которой ушли те двое, и вскоре догнал на пути к вечности двух своих товарищей.
Оставалось рассмотреть два дела: откупщика Ожара и главного инспектора швейцарцев Пьера-Виктора де Безенваля.
Оба они были преданы двору, и их дела поспешили передать в Шатле.
Ожар был обвинен в том, что предоставил средства, из которых камарилья королевы оплачивала в июле войска, стоявшие на Марсовом поле; Ожар был малоизвестен, его арест не вызвал шума; черни он был безразличен.
Оправдательный приговор Шатле не повлек за собой поэтому никакого скандала.
Оставался Безенваль.
Это было совсем другое дело: его имя было как нельзя более популярно в худшем смысле этого слова.
Именно он командовал швейцарцами у Ревельона в Бастилии и на Марсовом поле. Парижане еще помнили, что Безенваль во всех трех случаях стремительно атаковал толпу, и теперь народ не прочь был отыграться.
Двор передал в Шатле четкие указания: король и королева любой ценой требовали отменить смертную казнь Безенваля.
Это двойное ходатайство было нелишним для его спасения.
Он сам признал себя виновным, потому что после взятия Бастилии бежал, был арестован на полпути к границе и препровожден в Париж.
Когда его ввели в зал, почти все присутствовавшие встретили его гневными выкриками.
— Безенваля на фонарь! На виселицу Безенваля! — неслось со всех сторон.
— Тихо! — закричали секретари. Тишину удалось восстановить с большим трудом. Один из присутствовавших воспользовался минутным затишьем и сильным низким голосом прокричал:
— Я требую, чтобы его растерзали на тринадцать кусков и разослали по одному в каждый кантон!
Однако несмотря на тяжесть обвинения, несмотря на враждебность публики, Безенваль был оправдан.
Возмутившись оправдательным приговором, один из присутствовавших написал четверостишие на клочке бумаги, скатал из него шарик и бросил председателю суда.
Тот подобрал шарик, разгладил листок и прочел следующее:
Вы в силах доказать, что и чума есть благо.
Оправдан Безенваль, Ожара — оправдать.
Легко подчистить лист, но вы-то — не бумага:
Бесчестья вам не смыть, оно на вас опять.
Четверостишие было подписано. Это было еще не все: председательствовавший огляделся, ища глазами автора.
Автор стихов стоял на скамье, размахивая руками в надежде привлечь внимание председателя. Однако тот опустил перед ним глаза. Он не осмелился отдать приказание о его аресте. Это был Камилл Демулен, выступавший с предложениями в Пале-Рояле; у него был острый ум, это был большой оригинал и вдобавок человек, умевший за себя постоять.
Один из тех, кто торопился вместе со всеми к выходу и кого, судя по платью, можно было принять за простого буржуа из Маре, обратился к одному из своих соседей, положив ему руку на плечо, хотя тот, казалось, был более знатного происхождения:
— Ну, доктор Жильбер, что вы думаете об этих двух оправдательных приговорах?
Тот, к кому он обращался, вздрогнул, взглянул на собеседника и, узнав его в лицо, как перед тем узнал голос, отвечал:
— Это вас, а не меня надо об этом спросить, ведь вы знаете все: прошлое, настоящее, будущее!
— Я полагаю, что после того как этих двух виновных оправдали, остается лишь воскликнуть: «Не повезет невиновному, который окажется третьим!» — А почему вы решили, что вслед за ними здесь будут судить невиновного и осудят его на смерть? — спросил Жильбер.
— По той простой причине, — насмешливо отвечал его собеседник, — что в этом мире так уж заведено, что хороших людей наказывают вместо плохих.
— Прощайте, учитель, — молвил Жильбер, протягивая руку Калиостро — по нескольким произнесенным словам читатель, без сомнения, узнал великого скептика.
— Почему «прощайте»?
— Потому что я тороплюсь, — с улыбкой отвечал Жильбер.
— На свидание?
— Да.
— С кем? С Мирабо, Лафайетом, или королевой? Жильбер остановился, с тревогой вглядываясь в Калиостро.
— Знаете ли вы, что я вас иногда боюсь? — проговорил он.
— А ведь я, напротив, должен был бы подействовать на вас успокаивающе, — заметил Калиостро.
— Почему?
— Разве я вам не друг?
— Надеюсь, что так.
— Можете быть в этом уверены, а если вам нужно доказательство…