Графиня де Шарни. Том 2
Шрифт:
Наконец, когда Катрин подошла к воротам фермы, она вспомнила, как часто ходила этой хорошо знакомой дорогой в Бурсон, как Изидор приходил к ней…
Не раз ночью сиживала она у окошка, устремив взгляд на дорогу и с замиравшим сердцем поджидая возлюбленного, который появлялся всегда точно в назначенный час; едва она его замечала, как руки ее сами тянулись к нему навстречу!
Теперь он был мертв, а ее руки крепко прижимали к груди его ребенка. И какое дело было ей до того, что люди говорили о ее бесчестье, о ее позоре? Разве такой красивый малыш мог быть для матери бесчестьем или позором?
Она торопливо и безбоязненно вошла на ферму.
Огромный пес залаял при ее появлении, но вдруг, узнав свою молодую хозяйку, подбежал к ней, насколько позволяла цепь, и, радостно заскулив, встал на задние лапы.
На лай собаки на порог вышел какой-то человек посмотреть, в чем дело.
— Мадмуазель Катрин! — вскричал он.
— Папаша Клуи! — воскликнула Катрин.
— Добро пожаловать, мадмуазель, — пригласил старый сторож. — Вас здесь так недоставало…
— Что с матушкой? — спросила Катрин.
— Увы, ни хуже, ни лучше или, вернее сказать, скорее хуже, чем лучше: она прямо тает на глазах, бедняжка!
— Где она?
— В своей комнате.
— Одна?
— Нет, нет! Я бы этого не допустил. Ах, черт возьми! Вы уж меня извините, мадмуазель Катрин, но в отсутствие всех вас я тут немножко похозяйничал! За то время, пока вы жили в моей убогой лачуге, я привык к вам, как к родной: я так любил вас и бедного господина Изидора!
— Вы знаете?.. — смахнув слезы, спросила Катрин.
— Да, да, погиб, сражаясь за королеву, как и господин Жорж… Что ж поделаешь, мадмуазель! Это его ребенок, верно? Оплакивая отца, не забывайте улыбаться сыну.
— Спасибо, папаша Клуи, — поблагодарила Катрин, протянув ему руку. — А матушка?..
— Как я вам сказал, она в своей комнате, за ней присматривает госпожа Клеман, та самая сиделка, которая выходила вас.
— А.., она в сознании, бедная моя матушка? — нерешительно промолвила Катрин.
— Временами вроде как да, — отвечал панаша Клуи, — это когда кто-нибудь произносит ваше имя… Эх, только это и помогало до недавнего времени… Однако вот уж третий день она не подает признаков жизни, даже когда с ней заговаривают о вас.
— Пойдемте, пойдемте к ней, папаша Клуи! — попросила Катрин.
— Входите, мадмуазель, — распахнув дверь в комнату г-жи Бийо, пригласил старый лесничий.
Катрин заглянула в комнату. Ее мать лежала на кровати с занавесками из зеленой саржи, освещаемая трехрожковой лампой, — такие лампы еще и сегодня можно увидеть на старых фермах; как и говорил папаша Клуи, у постели находилась г-жа Клеман.
Она сидела в огромном кресле, погрузившись в состояние полудремоты, свойственной всем сиделкам.
Бедная г-жа Бийо внешне почти не изменилась, только сильно побледнела.
Можно было подумать, что она спит.
— Матушка! Матушка! — бросаясь к кровати, закричала Катрин.
Больная открыла глаза, повернула к Катрин голову; в ее взгляде засветилась мысль; губы шевельнулись, но, кроме отдельных звуков, ничего нельзя было разобрать; она приподняла руку, пытаясь прикосновением помочь почти совершенно угасшим слуху и зрению; однако она так и не успела окончательно прийти в себя: взгляд ее потух, рука безвольно опустилась на голову Катрин, стоявшей на коленях перед ее постелью, и больная снова замерла в неподвижности, на которой ее ненадолго вывел крик дочери.
Отец и мать, оба на пороге смерти, встретили дочь по-разному: папаша Бийо, выйдя из забытья, оттолкнул Катрин; мамаша Бийо, придя в себя, приласкала дочь.
Приезд Катрин вызвал на ферме настоящий переворот.
Все ждали Бийо, а вовсе не его дочь.
Катрин поведала о случившемся с Бийо несчастье и рассказала о том, что в Париже муж так же близок к смерти, как жена — в Писле.
Правда, было очевидно, что шли они разными путями:
Бийо — от, смерти к жизни, жена — от жизни к смерти.
Печальные воспоминания нахлынули на Катрин, едва она зашла в свою девичью комнату, где она видела счастливые сны детства, где она испытала юную страсть, куда возвратилась вдовою с разбитым сердцем.
С этой минуты Катрин взяла в свои руки управление расстроенным хозяйством, которое отец уже однажды доверил именно ей, а не матери.
Она отблагодарила папашу Клуи, и тот вернулся в свою «нору», как он называл свой домик.
На следующий день на ферму прибыл доктор Рейналь.
Он приходил через день из чувства сострадания, а не потому, что надеялся чем-нибудь помочь; он отлично понимал, что сделать ничего нельзя, что жизнь его больной догорает, как керосин в лампе, и ни один человек не в состоянии ей помочь.
Доктор очень обрадовался приезду Катрин. Он завел разговор на важную тему, которую не смел обсуждать с Бийо: речь шла об исповеди и причащении.
Бийо, как известно, был ярым вольтерьянцем.
Не то чтобы доктор Рейналь был очень благочестив, скорее напротив: вольнодумство, характерное для той эпохи, сочеталось в нем с научными знаниями.
И ежели эпоха лишь успела посеять в умах сомнение, то наука уже дошла до полного отрицания церкви.
Однако доктор Рейналь считал своим долгом предупреждать родственников о близкой кончине своих больных.
Набожные родственники благодаря предупреждению успевали послать за священником.
Безбожники же приказывали, в случае, если священник приходил без приглашения, захлопнуть у него перед носом дверь.
Катрин была набожна. Она понятия не имела о разногласиях между Бийо и аббатом Фортье, вернее, не придавала им значения.
Она поручила г-же Клеман сходить к аббату Фортье и попросить его соборовать ее мать. Писле был небольшой деревушкой, не имел ни собственной церкви, ни своего священника и потому находился в ведении Виллер-Котре.